По пути в Германию
Шрифт:
В январе 1939 года я испросил у Цеха внеочередной отпуск на три дня для поездки в Лондон под предлогом, что мне срочно надо показаться там моему врачу. Устинов договорился о негласной встрече с Ванситтартом у себя в мансарде.
Лорд явился точно в назначенное время, хотя и немного запыхавшись после непривычного подъема на пятый этаж, и приветствовал меня с чрезвычайной сердечностью:
— Путлиц, я понимаю, что вы недовольны нами. Мюнхен — это позор. Но заверяю вас, что больше отступлений не будет. Даже наша английская флегма имеет свои границы. В следующий раз Чемберлен не сможет удовлетвориться бумажонкой, на которой Гитлер нацарапает несколько ничего не значащих слов насчет своего
— Это-то и угнетает меня, милорд. Если бы вы были твердыми, вы смогли бы обуздать Гитлера. Но вы уже уступали так часто и так много, что энергичное постукивание кулаком будет означать кровопролитную войну.
— Да, вы правы. Я тоже боюсь, что война стала неизбежной.
— Понимаете ли вы, лорд Ваноиттарт, что для меня рушится целый мир и что поэтому я хочу говорить с вами серьезно? [237]
— Выкладывайте. Ради этого я сюда и пришел.
— Видите ли, я долгие годы пытался вам объяснить, что вы в своих же кровных интересах не должны делать нацистам ни малейшей уступки. Я поддерживал с вами дружбу, потому что надеялся отвратить таким образом разрушительную войну как от вашей, так и от моей собственной страны. Теперь, как вы сами говорите, война неизбежна. Поставьте себя на мое место! Что мне делать?
— Путлиц, что бы ни произошло, в вас лично мы всегда будем видеть друга.
— Какая мне польза от всей вашей дружбы, раз я сижу в Германии, а вы будете сбрасывать на мою родину бомбы и стрелять в моих братьев? Конечно, я не стану сражаться против вас, за Гитлера и его грязную шайку, но такое положение было бы совершенно невыносимым. Я хотел помешать этому. По всей видимости, мои старания остались тщетными. И если теперь дойдет до этого, то я все же просил бы вас дать мне возможность жить во время войны здесь, в Англии, в качестве нейтрального человека. Может быть, тогда я смогу позднее, после поражения нацистов, способствовать установлению между нашими странами настоящей дружбы и мира.
— Я ожидал этого вопроса и уже обдумал его со всех сторон. Обещаю вам, что вы в любое время, в том числе и во время войны, найдете в Англии убежище.
— Лорд Ванситтарт, у меня гора упала с плеч от того, что вы так облегчаете всю эту проблему. Но прежде чем принять окончательное решение, я должен просить вас еще об одной гарантии.
— Чего большего вы можете требовать по сравнению с тем, что я вам уже сказал?
— Милорд, вы должны подумать о том, что я — немец и для меня все это несколько сложнее, чем для вас. Для Англии это будет, национальная война. Англия будет сражаться не только против Гитлера, но и против Германии. Для меня же врагом является только Гитлер, а война — в известном смысле гражданской войной. [238] Поскольку вы будете уничтожать Гитлера и нацизм, постольку нет такой области, в которой вы не могли бы рассчитывать на мою полную поддержку. Но если вы при этом захотите уничтожить и самое Германию, то я ни в коем случае не смогу быть на вашей стороне.
— Вы думаете, что Версаль ничему нас не научил? Таких ошибок, как тогда, мы больше не сделаем. Мы знаем по опыту, что неудовлетворенная Германия всегда представляет опасность для Европы. Теперь нашу цель в войне против Германии я мог бы выразить в пяти словах: полные житницы и пустые арсеналы — full larders and empty arsenals. Вы сами вряд ли станете особенно возражать против этого. Будьте спокойны, на этот раз мы заключим разумный мир, и, может быть, вы сможете нам в этом помочь.
— Это серьезно?
— Даю вам слово.
Вначале я просто не верил своим ушам, не верил тому, что встретил такое понимание, и несколько раз повторил один и тот же вопрос. Ваиситтарт по меньшей мере трижды повторил свои заверения.
Когда
— Это слишком хорошо, чтобы быть правдой.
Он ответил:
— Я всегда говорил вам, что англичане много умнее, чем вы думаете.
— Ужасно только, что они позволили делу зайти так далеко и что война теперь неизбежна.
— Да, — сказал Устинов. — Они, как господни мельницы: мелют медленно, но основательно. Может быть, война будет не такой уж страшной и мощь Гитлера лопнет скорее, чем мы думаем.
— Устинов, будем надеяться, что вы правы. Может быть, мы еще увидим лучшие времена.
Успокоенный, я вернулся в Голландию. Решение было принято. Я был убежден, что при сложившихся обстоятельствах оно являлось для меня единственно правильным.
Мартовские иды 1939 года пришли, и гитлеровский молох поглотил все, что оставалось от чехословацкого государства. Германская военная машина получила неограниченное господство над всей Центральной Европой. [239]
Умиротворители в западных странах тоже не могли больше закрывать глаза на то, что нацисты, которых они сами в значительной степени выпестовали, стали смертельной угрозой для них самих. Народы требовали раз и навсегда положить конец вечным уступкам.
Акт насилия, совершенный Гитлером, впервые не получил молчаливого признания. Ни в Лондоне, ни в Париже нацистов не допустили в чехословацкие миссии, а дипломатические представители обеих великих держав по-прежнему были аккредитованы при чехословацком правительстве, находившемся теперь в эмиграции.
Более того, английское правительство даже предприняло шаг, который еще несколько лет назад показался бы со стороны Англии с ее традиционной осторожностью безумием: оно взяло на себя обязательство оказать помощь далекой Польше в случае нападения на нее нацистской Германии.
Стало ясно, что после того, как польский пособник Гитлера полковник Бек сделал свое дело, обеспечив ему желаемое прикрытие тыла при расчленении Чехословакии, Польша стояла на очереди в гитлеровском списке жертв. Теперь, когда британское правительство сделало свое заявление о гарантиях, каждый в Европе мог видеть, что германское нападение на Польшу повлечет за собой объявление Великобританией и Францией войны Германии. Казалось, что ничто уже не отвратит катастрофы, назревавшей годами, и можно было ожидать, что она разразится еще до наступления лета.
Поэтому я решил уже на пасху взять свой ежегодный отпуск, чтобы, может быть, в последний раз в мирных условиях насладиться прелестью нашей древней культуры, которой грозила страшная гибель под бомбами и в потоках крови.
Несколько лет назад я предпринял трехнедельную поездку в Константинополь. Я ехал на пароходе из Венеции вдоль побережья Далмации и через Коринфский канал, а назад совершил веселую поездку Восточным экспрессом через Софию, Белград, Будапешт, Вену и Прагу. Я видел много хорошего и интересного, но потерял слишком много времени в дороге. Теперь я хотел все полагающиеся мне четыре недели провести в Греции и, воспользовавшись самолетом, сократить время поездки. [240] Это стоило намного дороже, и поэтому я запросил голландскую компанию воздушных сообщений «КЛМ», не может ли она предоставить мне скидку, на которую имели право дипломаты. По всей видимости, я недооценивал стремления голландцев проявлять всяческую любезность по отношению к официальным представителям Третьей империи. Компания была готова считать меня своим гостем, то есть дать мне возможность бесплатно совершить полет в оба конца. Сэкономленных при этом денег вполне хватало на довольно продолжительную поездку в Париж и на Французскую Ривьеру, и я сделал Вилли подарок, сказав ему: