По разные стороны экватора
Шрифт:
К первому патрицию злость свою, Нерон?..
…Разве удивительно, что в амфитеатре
Все насторожилися и задохся стон…
Северянин образно защитил трагическую двусмысленность артистичности гения, в безудержном стремлении к художественной истине, неизменно раздираемого до смерти на кровавые ошметки о, неусыпно стерегущие ее от полного познания, мотки проволок ядовитых колючек, вечно противоборствующего двуединства любых начал.
Вернемся-ко к нашим принцам, вернее к первой и, кроме, не пожелавшего упустить случай осмотреть начальные владения, автора, пока единственной героине и ее, а не нашим непринцам.
Возомнившие себя титулованными для нее особами, мужские особи способны оказывались только прикидываться подданными, да и то, даже на краткую увертюру у них едва хватало энтузиазма, терпения и приличий. Скрывали они свое подлинное лицо недолго и, скидывая с бесстыдной мужской откровенностью постную маску идеалиста-подкаблучника, быстро переходили от нежных уговоров и терпеливых объяснений к исключающим дальнейший союз скандальным доводам и действиям, неизбежно и чаще рано, чем поздно
Когда претензии случались необратимыми, она сразу расставалась с забывшимися, но и если воля противника полностью подавлялась до отречения от всяких иллюзорных прав, почитая рабство важнее разлуки, то и подобный бросался без осложненных сожалений, ибо никак не мог отказаться от сетований на ее бездушную холодность и докучал постоянными тягостными жалобами на свое, благодаря ей незавидное, состояние души.
Сей всесокрушающий набор многострадальных замет концентрированной кислотой разочарования жгуче выел из ее души тургеневские идеалы в стремлениях к построению открытой любви, заменив их на расчетливый романтизм борьбы с противоположнополым недругом, где она соскучилась стабильно одерживать предсказуемые победы и размышляла о приложении незатрачиваемых сил и экстраординарных способностей к усложненным маневрам каверзных многоходовок головоломной тактики.
Вот таким образом складывались к моменту времени нашего с вами знакомства сердечные позиции Принцессы, пока что оставляемой на Ее Высочества распутье, для неупущения нащупывания собственной стези в закипающем водовороте повествования.
Как выразился сильно-выдающийся наш писатель Лесков: «Таков Дикенц!». Николай Семенович говорил о пагубном влиянии на, описываемую им, обездоленную героиню обличительно-чувствительных творений, все более забываемого малочитающим человечеством, заслуженно прославленного сентиментального Чарльза, чей крепчающий британский покой в Вестминстерском аббатстве и мы не собираемся тревожить, а по произволу назначаем от его английской фамилии термин «дикенц» полунаучной малой единицей меры мер романного измерения. Какой же термин назначить десятичной единицей? Глупо, наверное, сталось бы не учесть национальные достижения, дающие полное право великорусски выбрать шовинистичный, скажем, «толстый». С ударением на «ы», но в случаях окончания числительного буквой «х» ударение пусть падает на «о». Завершаем литполитчас «ч» и поговорим об этом позже, а пока… Чао, Чарли! Один дикенц!
Г л а в а С л е д у ю щ а я.
В то же примерно время, ну, скажем, днями-неделями несколько позже, по одной, ранее, наверное, самой мрачной в своей полной неромантичности улице в мире, гуляюще-расслабленно, но с неустаревающей роллинг-стоунз-пружинной отчетливостью шел стройный и подтянутый не натренированной, а врожденной спортивностью мужчина в двусмысленно-пижонском одеянии, поражаясь чудотворной реконструированности, превратившей клоакопроводную магистраль в волшебную дорогу к прекрасному и загадочному нечто. Всю нескончаемую улицу усадили вымытыми подстриженными кустарниками и величественными вечнозелеными елями да пихтами и оснастили рядами образцово-классических фонарей с матовыми грушевидно-перевернутыми плафонами на изощренно резных столбах. Поминутно возникали островки крохотных скверов с чугунными кресло-удобными скамейками, мини-песочницами и качелями для детей и аккуратными, изукрашенными оранжево-лазоревыми и бело-желтыми мозаиками, некрупными фонтанами, чьи струи синхронно и стройно били залпами ввысь и тут же иссякали, туго стегнув по зеркальной глади бассейнов плоскими водопадами, но мгновенно взвивались вновь в прозрачность синего воздуха настоящего все пока еще лета, несмотря на уже наступившую календарно осень. По обеим сторонам преобразованной до неузнаваемости улицы выставочно красовались новой отделанностью возрожденные практически из руин дома и почти бесшумно, еле шурша шинами по свеже-умытому светло-сиреневому асфальту, проезжали не торопясь, но и без акцентированной медлительности симпатичные один к одному, как близнецы, только разноокрашенные, автомобили, отбрасывая по всей необычайной вокруг-нарядности бесчисленные вереницы солнечных зайчиков.
Мужчина, по нынешним возрастным меркам его вполне можно называть молодой человек, был одет в полу-джинсовые брюки дизайнерско-нестрогого-слегка, но ровного силуэта с едва заметным уклонением в мужской клеш, слепяще отливающие мертвенно-синеватым, как лицо капитана Флинта, серебром и для усмирения неприлично-крикливой роскошности украшенные на здоровенно-прямоугольном правом заднем кармане обширным барельефом угловато-круглых букв, сплетенных в замысловатую эмблему, всякий сустав или элемент которой являлся нарочито-нелепо вышитым неестественно-анилинового оттенка нитками, чьи цвета крайне не подходили друг ко другу и к самим штанам.
Этот плевок в лицо хорошему вкусу окружающего мира несколько беспокоил владельца редко-серебряных брюк. Он предпочел бы смотреться неоспоримо-вызывающим и без папуаско-окрашенной попугайности нарушений общепринятых канонов неписанных, но непоколебимых границ приличия. Хотелось упруго-канатаходского балансирования между пропастями представлений, ко всем из которых у него нашлись бы сформулированные субъективной логикой претензии. Нашлись бы, но давно уже не доставляли нашему прогульщику удовольствия осознаваемой правоты. Четкие прежние критерии его мировоззрения размылись сколько-то – он едва мог примерно подсчитать – лет назад, а новые или обновленные не только тягомотно-стабильно не складывались, а еще и бесконечно-упорно дробились, вычленялись, слипались до полной неразличимости, бешено летая по вселенско-безграничному по неосознаваемости сознанию, без намека на осмысленные траектории, и корежили при катастрофично-частых взаимообразных столкновениях последние остатки здравости, что сильно удручало умственное тщеславие сомневающегося пижона и к тому же еще осложнялось возрастом. Он, в упрек современным меркам, не являлся молодым человеком. Нет, он не являлся, конечно, и никаким старым, а на белом лице его только вооруженный недоброжелательной диоптрией взгляд сумел бы высмотреть намечающиеся намеки морщин. «Выдают глаза»,– любят размышлять умники. «Вернее их выражение»,– добавим мы. Может, и выдают кого, но глаза описываемого нами
Все что угодно могли изобразить его глаза, а он сумел бы объяснить этот простой секрет, пожалуйста, и обезьяне, захоти она его внимательно выслушать.
Сильно развлекавшая в юности забава вполне надоела и приелась еще в молодости и поэтому глаза его ничего не выражали теперь кроме твердости, сильнее всего наигранной, а их тускло-зеленоватый холодный цвет он при случае и надобности фокусировал агрессивной откровенной пристальностью, чтобы отпугивать мелких уличных и около хищников.
Крупных хищников такими глупостями не испугаешь. Первым делом, они вряд ли заинтересуются кем-нибудь случайно-разгуливающим, во-вторых, они сами умеют скорчить при помощи выражения глаз такую жуткую гримасу, что вздрогнет со страху даже многовековое прожженное привидение, а в-третьих, их просто невозможно напугать всякими гуманитарно-нематериальными методами навроде взглядов и криков. Лучше сразу бессовестно-материально, когда не из чего выстрелить, наносить первым тяжело-травмирующий удар в самые болезненно-запрещенные в цивилизованных единоборствах уязвимости и по возможности также самыми своими твердо-каменными природными поверхностями и отростко-выпуклостями. Если, конечно, умеете и не испытываете отвращения к пусть и защитному, но насилию. А еще лучше, когда даже умеете, но не являетесь профессионалом, немедленно покинуть место случайного действия любым способом, выбрав наиболее спринтерско-быстрый и без малейшего сомнения забыв о толках про честь, которыми вас некогда напичкали спесивые лохи, необдуманно, а иногда и обдуманно желая для забавы вашей погибели. Какая растакая честь сгинуть в стекло-бетонных джунглях и кирпично-каменных болотах? Пусть и покрытых ныне ухоженными газонами и асфальтными полями с большими механическими самодвижущимися игрушками, иногда до захвата дыхания красивыми, желанными и презаоблочно, как мечта, дорогими.
Любой здравомыслящий и вовсе не трусливый, а лишь бывалый и тертый нефраер подтвердит вам про улицу и ее окрестности, что бой, в который вы на ней и в них не вступили, есть выигранный!
Мы сильно отвлеклись от нашего немолодого-нестарого твердо-взглядого гуляющего человека, охваченного всевозможными гуманитарно-личностными сомнениями. Впрочем, как говорилось уже в начале главы, он прогуливался по одной из самых мрачных ранее улиц, да что там, мы еще мягко выразились, просто по, в прошлом, откровенно чудовищной улице, пролегающей в одном из гиблых районов крупного города ближнего Подмосковья, не спасающего себя подтвержденной летописями древностью от неизлечимого никакой реконструкцией глубокого уродства. Мыслящий пижон не терял поэтому бдительности, что тоже давно научился делать автоматически так, чтобы последняя не мешала наслаждаться прогулкой и подробно, как патологоанатом, рассматривал, вызывавшие ранее свинцовую оторопь, а теперь головокружительное изумление, пейзажи и окрестности, и, главное, не останавливал вращения лотерейного барабана практически поштучно неприятных мыслей в надежде выловить среди них единственно-выигрышный билет с ключом верного решающего ответа на все ужасающие вопросы.
Не мешающая гулять, наблюдательная и находчивая в случаях форс-эксцессов бдительность фокус посерьезней, чем многозначительное хлопанье глазами, но тоже, в общем, легко достигается бегательно-боевым опытом, а он в нужных размерах уже получился приобретен мыслителем, в том числе и на этой улице, трансформировано-загримированной теперь чьею-то сильною волей.
Да, так о чем же размышляет нездешняя личность, прибывшая в эти пропащие места около часа назад, прогуливающаяся с пока неведомыми нам целями и научившаяся чуть ли не с детства коварному трюку маскировать ложными взглядами истинные намерения? В данный момент даже такое дешевое в своей нерыцарской недостойности умение невозможно разглядеть в его глазах – они по летне-солнечному дню ранней осени, подкрашенному и поддымленному усталостью от жары близнецу дня поздней весны, прикрыты солнцезащитными очками, слегка смахивающими по форме на те, что носит один из героев «Матрицы». Или, может, и не «Матрицы», а еще чего-нибудь. Они совершенно черные, легкие, широкие в пол-лица, но при этом парадоксально несколько его оптически суживают, что придает персонажу дополнительный двусмысленный эффект. Очки недешевые, настояще-стеклянные и по всем линиям и кондициям приличные, а вот почему-то цивилизованно-широкие и изящного силуэта стекла – исполняющие обязанности глаз – несколько сбиты в аккуратно заметную кучку. То ли, чтобы от чересчурной изящности не заподозрить носильца в ошибках ориентации в половом двупространстве, то ли в целом мысль дизайнера держалась направления, что не бывает настоящих мужчин без наглядно демонстрируемой небольшой приправы гопничества или хотя бы легкого презрения к гнилому интеллектуализму. Гуляющему наплевать на все подробные тонкости. Ему очки нравятся! Особенно нравятся тем, что он их не покупал, а нашел в парке под скамейкой. Присел на скамейку и увидел за ней торчащую из несильно еще посредине лета пыльной зелени черную дужку. Потянул за железко-пластмасску из любопытства рассмотреть повнимательнее обломок и вытащил целые, новые черные очки! Ровно за год до того, практически число в число, он лишился подобных по статусу очков при получении элемента улично-жесткого опыта неподалеку от этого же парка, подробности чего за банально-обычностью не будут рассказаны и в других главах, заметим только, что предыдущие очки своей самоотверженно-александро-матросской гибелью спасли ему глаза от неожиданного прямого удара неровно-розочным осколком бутылки и сберегли для углядения уязвимых точек напавших, и для возможностей к собственному наступлению-отступлению, и для последующих мимикрических уловок. Найденные через год взамен, средние по цене – не из бутика, но и не с рынка, и, прямо скажем, наш герой никогда бы не заплатил за них тех денег, что они официально стоят.