По России
Шрифт:
Виктор показал мне два других – невидимых – города. Первый, конца 1910-х – начала 1920-х, вставал над снесенным корейским и полуснесенным китайским кварталами. Там был богатейший на Тихом океане рыбный рынок; там курили опиум в подвалах под казино; там шныряли полицейские облавы; там пел Вертинский вживую; там адмирал Колчак жил с возлюбленной в отеле «Версаль»; там писали стихи Асеев и Ивнев; там интервенты-японцы сменяли интервентов-англичан, а бежавшие от большевиков петербургские писатели работали на местные газеты…
Второй город был закрытым советским Владивостоком, опорной точкой Тихоокеанского флота, куда проникнуть не мог ни один иностранец, где по склянкам на кораблях сверяли городское время; где – в единственном городе страны! – секретарь обкома был никто по сравнению с комфлотом; где ночами посверкивали маслянисто в свете луны горбатые спины подводных ракетоносцев; где матросы в увольнительных расцвечивали пейзаж; где бицепсом на руке перекатывалась военно-морская мощь Союза Советских Социалистических Республик – и где каждая женщина мечтала ожидать из похода моряка.
Эта картина завораживала почище вида римского форума времена Нерона и Сенеки.
И когда Виктор от меня отлучился, я помчался вприпрыжку в его музей, и, заплатив 70 рублей, миновав чучело рыси и тигра уссурийского, полетел на этаж, где, надеялся, сохранилась, уцелела в документах, вещах, фотографиях недавняя эпоха. Как выглядело праздничное – в день ВМФ – застолье морских офицеров, этой белой военной кости? Присутствовал ли в кают-компании крейсера-ракетоносца рояль? Как выглядели во Владивостоке новогодние елки? Какая прическа был у дочери комфлота и каков был ее взгляд (о, какой взгляд! – ведь, по Гребенщикову, генеральские дочки знать не знают, что значит «нельзя»)? Чем торговали
Эта эпоха была так рядом – рукой подать! – и она на глазах превращалась в песок, утекающий меж пальцев.
На верхнем этаже музея я нашел недурную, технологично выполненную экспозицию, посвященную англичанке Элеоноре Прей, жившей во Владивостоке век назад и подробно описывавшей в письмах быт революционной эпохи (я минут десять проторчал у фотографий расстрела белочешского мятежа).
Но от эпохи, завершившейся всего 20 лет назад, в музее не было ничего.
А какие лица тогда были? Какие наряды? Мысли? Дневники? Письма? Записки сексотов? Рапорты о преступлениях? Протоколы разборов персональных дел? Как выглядел значок «воин-спортсмен»? Под какую музыку танцевали на школьном выпускном? Это не сохранилось? Это у музея не было средств покупать хоть бы и для запасников?
Я вышел на улицу. В полнеба дымила уцелевшая с брежневских пор флотская кочегарка. Китайский квартал был еще наполовину цел – но его к саммиту собирались сносить, как когда-то, в 1974-м, из-за приезда Брежнева на переговоры с американцами снесли здание знаменитой фирмы «Кунст и Альберс» – просто чтобы ветхостью не мозолило глаза. Чуть поодаль, где рельсы вылезали из кармана страны, бабушка за лотком продавала пян-се – вкуснейшие корейские паровые колобки, начиненные острой капустой, по цене 28 рублей. За 250 рублей я купил себе в военно-морском универмаге тельняшку (универмаг тоже работал).
Грандиозная эпоха прошла, а от нее не осталось следов – разве что мумифицированная подлодка на набережной, и то сокращенная на отсек.
И я увидел, что будет с нынешним временем, если ближайшее прошедшее так и не войдет в нашу жизнь.
2010 Комментарий
Пара дополнений к написанному.
Виктор Шалай из замдиректора музея стал директором – кстати, в этот музей я крайне советую любому во Владивостоке сходить. Шалай обещал мне и моему коллеге и приятелю Вите Набутову (мы ездили во Владивосток вместе) приехать в ближайшее же лето в Петербург, мы его ждали, но он не появился, – думаю, новая должность заняла все время. Так что я пока не знаю, будет ли музей усиленно собирать материалы недавних советских времен.
Говорят, остатки китайского квартала накануне саммита АТЭС окончательно снесли (непрезентабельно выглядят и все такое) – но я об этом не хочу ничего даже слышать.
На купленную же за 250 рублей тельняшку я случайно капнул соусом. При попытке удалить пятно отбеливателем вместе с пятном исчезли и полоски.2012
#Россия #Краснодар Город красной ночи
Теги : Красноярск как танцевальный район Лондона. – Губернатор , тесть губернатора и ресторан тестя губернатора. – Элита , свиньи и перспективы кубаноидов .
Я на выходные слетал в город Краснодар, и вернулся сильно впечатленный – не столько проведенными днями, сколько ночами. Потому что ночью Краснодар превращается в колоссальную дискотеку, отчасти под открытым небом.
Наводку туда слетать мне дал Леша Зимин, – тот самый, в меру упитанный, в полном расцвете сил, кудряво-бородатый Зимин, главред «Афиши-Еды», ведущий кулинарных программ и совладелец гастрокафе Ragout, которого все кличут отчего-то «Кузьмой» и который смотрит теперь с рекламы бульонных кубиков в каждом втором супермаркете.
– Там интересно, ночная жизнь всякая, – сказал Кузьма про город, но как-то неопределенно, и я потом понял, почему.
Потому что в Краснодаре под грохот дискотеки мне показали в одном баре кресло у стенки и добавили благоговейно: «Вот здесь спал Зимин!» – как будто он все еще тут пребывал, и страшно было потревожить полуночный сон этого фавна.
Я объясню, отчего разговор о краснодарском феномене начал с Зимина.
Кузьма сегодня – один из тех, кто определяет в России моду. Вот он буркнет в своей флегматичной манере, что Краснодар – это наши Бангкок и Хокстон в одном флаконе (Хокстон – это такой суровый, пролетарский, однако нашпигованный модными ночными клубами лондонский район), и все незаметно, но неотвратимо придет в движение. Кинет благосклонный взор на странно устроенный, неряшливо застроенный, одноэтажно-двухэтажный город на берегу пахнущей тиной Кубани главред GQ Николай Усков. Оттянутся на выходных московские богатенькие студенты, подтянутся питерские тусовщики, прилетит частным бортом весь джет-сет, отпляшут в «Дранке-баре» Тина Канделаки с Ксенией Собчак… И тогда, конечно, Краснодар будут считать модным все пэтэушники, ставя его в один ряд с Куршевелем, хотя в последнем мест для ночной жизни раз эдак в сто меньше.
Но до перехода Краснодара в общее место из модного у нас еще время есть. Можно еще успеть заскочить и в тот самый Mr. Drunke Bar, и в несколько «Холостяков», и в «Рюмашу», в Justin, и в «АмБар», и в «Деревяшку»: прелесть в том, что десятки работающих в ночи заведений расположены на одном пятачке в самом-самом центре.
Не знаю, бывали ли вы когда-либо в столице Кубани. Краснодар, честно сказать, не относится к городам, в которые c детства мечтаешь попасть. Легенда гласит, что после войны тогдашний секретарь обкома широким жестом отказался от материальной помощи ЦК в пользу разрушенного Волгограда. Так и остался Краснодар стоять, как был: покрытым набычившимися частными домами с заборами («бычка» – местное словцо), к которым советское время прибавило горкомов-обкомов, а антисоветское – наглых высоток из монолитного железобетона с подземными гаражами. Некоторые из бетонных уродцев, впрочем, стоят замершими в недострое, – эдакими памятниками основателям. Надеюсь, что не могильными.
Рассекает все это великолепие длиннющая улица Красная. Там находится администрация губернатора Ткачева, а в пяти минутах от нее – ресторан «Беллини», принадлежащий зятю губернатора Ткачева. И я, разумеется, в этот ресторан зашел, чтобы продегустировать коктейль «Беллини», который, как известно, представляет собой смесь просекко и персикового пюре, и который я много где в мире пробовал по цене от 10 до 25 евро. Так вот, в краснодарском «Беллини» «Беллини» был рекордно дешев (180 рублей) и столь же рекордно плох. Может быть, потому, что делали его не из просекко, а из «Абрау-Дюрсо», – и уж страшно представить, что добавляли туда вместо персиков. Так что губернатору Ткачеву надо что-то срочно делать либо с производством вин в Абрау-Дюрсо, либо с зятем, – но, слава богу, на этом отрицательные моменты заканчиваются.
Самое замечательное впечатление от города Краснодара обеспечивается тем фактом, что улица Красная на выходные частично перекрывается и превращается в пешеходную. То есть город который год ставит грандиозный эксперимент: что будет, если людьми не руководить, а дать им самим сорганизоваться. (Я хочу, чтобы вы поняли: в Краснодаре не создали для услады начальства пешеходную зону «как на Арбате в Москве» – таких зон по стране полно, и они по большей части искусственны и скучны, как и пешеходный Арбат. В Краснодаре же освободили от машин на выходные здоровенной кусок главной улицы, то есть поступили так же, как в Киеве поступают на выходных с Крещатиком). Результат ошеломляет. Во-первых, пешеход может видеть улицу такой, какой видит автомобилист. Во-вторых, Красная на всю длину-ширину тут же покрывается мамашами с колясками, пацанвой на скейтах, роликах и великах, девушками и дедушками: ожившей переписью населения. В-третьих, ожившая перепись начинает с невероятной скоростью обрастать кафешками, магазинчиками, ресторанчиками и прочим инфраструктурным добром.
Краснодарский рост добра привел к тому, что параллельная Красной улица Красноармейская за последние пару лет пережила ренессанс и стала представлять непрерывную цепь баров и клубов, – просто какой-то Аксенов, «Остров Крым», не хватает только набережной, с которой прямо от столиков кафе должны сигать в воду девушки в бикини. «Непрерывную» – это не два-три заведения. Это, боюсь ошибиться, десятки всяких заведений. И когда в пятницу вечером город сладостно отдается южной прохладе, Красноармейская заполняется сотнями, тысячами молодых людей в возрасте до 30, образующими совокупно прекрасную толпу, занимающуюся точно тем же, чем занимается толпа в Хокстоне: толпа тусуется, знакомится, выпивает, перетекает из паба в бар, из бара в клуб, танцует. Впрочем, в Краснодаре ночью образуется куда более прекрасная толпа, чем в Хокстоне, потому что Хокстон – это жесткий послевоенный бетон, в отличие двухэтажного, безалаберного и милого Краснодара.
Ни в Москве, ни в Петербурге вы не найдете в уик-энд такой толпы. В Москве тусовка загнана в резервации – куда-нибудь в бывшие цеха «Красного Октября». А в Петербурге ночь напролет толпа наслаждается не клубами, а видами. В Краснодаре же тысячеликий ночной движняк танцует в каждой витрине кафе, да и просто на улице, отчего Красноармейскую явочным порядком переименовали в Клубную, хотя это и неправильно. В городе, столь замороченном на красный цвет, ее следовало переименовать в Красноклубную.
А теперь несколько замечаний для тех, кто давно не тусовал. По известной традиции, у нас сбор в ночи нескольких сотен парней, да еще подогретых спиртным, да еще в опасной близости девушек, неизменно перерастает в драку. Так вот: в Краснодаре я не просто не видел драк, но и не ощущал приближения таковых. А у меня, как у выходца из города Иваново, где с дрекольем махались каждые выходные, – уж поверьте, на драки нюх. И весь специалитет улицы Красноклубной сводится к тому, что время от времени (мне рассказывали) ее запирают с двух сторон менты, и, идя цепью, как с бреднем на карася, отлавливают поголовно всех заплывших внутрь и проверяют на наркотики (жаль, что нельзя проверять самих рыбаков). Но меня принудительный анализ плескавшегося в желудке «Беллини», по счастью, миновал.
Второе: житель российских столиц, вероятно, считает, что в кафе или бар можно зайти просто так. Но в Краснодаре за вход в клуб надо заплатить около 500 рублей, а за вход в бар – около 300. Не один Краснодар славен этим: в Хабаровске я как-то ужинал по приглашению владельца местного ресторанчика. Сам он отсутствовал, а подлетевшая официантка тут же потребовала «плату за вход». Когда я же вякнул, что меня пригласил хозяин, она ответила: «Вот-вот. Он только что позвонил и сказал, чтобы я не забыла взять».
Каким бы мотивом это ни было вызвано – похвальной заботой об эффективности бизнеса или же попросту жлобством – в отношении города Краснодара эта система означает следующее. Средний юный тусовщик оставляет за ночь в разных заведениях тысячу-другую рублей, с учетом потребленного спиртного. Я легко поверю, что в любом русском городе, включая самые депрессивные, сыщется узкая прослойка богатеньких буратин. Но вот чтобы буратины и мальвины обитали в количестве, способном заполнить целую улицу, – тут я отказывался верить собственным глазам, когда бы глаза этого не видели.
Я потом приставал ко всем с вопросом: откуда в городе деньги? Откуда – если шире – в Краснодаре средний класс (ведь очевидно, что детки гуляют в ночи на деньги родителей, а сами родители обильно тратятся на кафе и рестораны, которым, поверьте, там тоже несть числа)?
То, что Кубань – регион небедный, мне в ответ говорили все. Про масличное производство, контролируемое губернатором, говорили тоже. Но толкового объяснения тому, почем средний кубаноид («кубаноид – это настоящий житель Кубани. Кубаноид завистлив, жаден, ленив и ненавидит москалей. Сам он из станицы, хотя может быть откуда угодно, потому что кубаноидами не рождаются, а становятся» – как мне рассказал владелец одного заведения с улицы Красноклубной), – так вот, в чем причина зажиточности кубаноидов, толком сказать не мог никто.
Пока несколько человек, крякнув и повертев головой, не рубанули: это эхо Сочи. Перераспределение олимпийского бюджета. Если, конечно, выражаться деликатно.
И я облегченно вздохнул. Я ведь, признаться, не поддерживал идею сочинской Олимпиады. Поскольку исходил из наивной идеи, что олимпийские игры являются платой за усилия по развитию спорта в стране. В России же вместо развития спорта – жопа, и это самое мягкое слово, какое я могу сказать, поскольку в Красной Поляне незадолго до исторического заседания МОК я катался, и это была худшая трасса в моей жизни, а в Москве под моими окнами уже который год закрыт навсегда бассейн школы олимпийского резерва.
Но, знаете, если побочный эффект Олимпийских строек – это ночная и ресторанная жизнь Краснодара, то фиг с ним, я согласен на такую Олимпиаду.
Если б еще краснодарские власти не запрещали на улицах открытые веранды (без которых город все же дико провинциален), если бы требовали от госучреждений делать стойки для велосипедов (потому что Краснодар набит велосипедистами плотнее, чем ночными тусовщиками) – тогда вообще бы сказка была, не считая вышеописанной ночной.
А то (мне местные пессимисты на ухо шепнули) собираются эти власти ночную вольницу прикрывать. Потому как вырос на Красноармейской довольно уродливый железобетонный (элитный, как водится) дом, и проживающей в нем элите тусняк будет мешать. И вот я теперь трясусь: а вдруг и правда прикроют?
Ведь элиты в стране как свиней нерезаных, а город с нормальной ночной жизнью только один.2011 Комментарий
С этим текстом случилась вот какая история. Он был написан для «Огонька», но командировку в Краснодар мне оплачивала «Афиша-Еда». По возвращении мы с главредом «Еды» Зиминым договорились, что для «Огонька» я напишу про феномен краснодарской ночной жизни, а для «Афиши-Еды» – про краснодарский ресторанный бизнес (любой желающий может найти этот очерк в ноябрьском номере «Еды» за 2011 год). Однако, увы, за пределами публикации в «Огоньке» осталась важная вещь: борьба в Краснодаре между рестораторами гастрономической и кальянных партий. В кальянной партии состоит большинство владельцев местных шалманов, их идея в том, что раз пипл лучше всего хавает салат «Цезарь», солянку, роллы и кальян, то с таких пристрастий и нужно срубать бабло. А гастрономы – их лидером молодой парень Тахир Холикбердиев, у него гастробар Mr. Drunke Bar, французское кафе «Жан-Поль» и дегустационный зал Smoke & Water – считают, что деньги нужно зарабатывать, не поощряя дурной вкус, но развивая хороший. И вот эта чисто гастрономическая (казалось бы) борьба кажется мне показательной. Что важнее – мастерство или деньги? Можно ли за деньги вести игру на понижение качества? Вообще – все ли можно за деньги?
Эта борьба идет на многих фронтах, просто гастрономический проходит прямо по моему дому (моя жена – ресторанный критик). В этом причина, почему я включил во второй томик этой книги еще один как бы «гастрономический» (формально он про открытие в Петербурге первого в России ресторана знаменитого мишленовского шефа Алена Дюкасса) текст с названием «Творог в своем отечестве». А эхо кальяно-гастрономической войны отозвалось даже в моем очерке про Камчатку (стр. 40).
И еще: после публикации на сайте «Огонька» посыпались каменты, что вовсе не в Олимпиаде причина достатка жителя Кубани, что я глупость написал. Но я свою глупость решил в итоге оставить как есть: дело в том, что ни один комментатор своей версии зажиточности кубаноидов не предложил.
Да, и уж совсем напоследок: Усков ушел из GQ, заняв по приглашению Михаила Прохорова пост гендиректора Snob’a, на сайте которого я порой публикую свои тексты. А в Москве появилось место модной тусовки, не загнанной в резервацию, то есть место модной тусовки под открытым небом: реконструированный Парк Горького.
Я в этом парке нередко катаюсь на роликах или на велосипеде.
В общем, жизнь хороша.2012
#Россия #Петропавловск Одноразовая Камчатка
Теги : Мамы, дети и атомная бомба . – Икра , сивучи и помойки. – Гейзеры , дороги и старик Козлодоев .
Про необходимость развивать внутренний туризм у нас не столько говорят, сколько заклинают, как шаманы духов, – и этот туризм у нас так же нематериален, как дух. Вот вам отчет о поездке на Камчатку: тут волей-неволей прибегнешь к жанру путевых заметок.
– Ты по городу хочешь еще прогуляться?
Я первый раз в жизни отрицательно мотаю головой.
Хотя обожаю коллекционировать города.
Не по чему гулять: Петропавловск-Камчатский – для меня это не город. Фантом.
Как можно назвать городом населенный пункт на берегу океана, где нет даже набережной? Бухта Авачинская – есть. Одна из прекраснейших бухт, какие мне доводилось видеть, нежная и туманная, обрамленная волнами сопок. Говорят, весь мировой флот может в ней разместиться. А набережной, променада, места любования красавицей – нет. Яхт-клуба нет! К океану выходит огрызок площади, по бокам которой стоят администрация и драмтеатр, а серединка ударно мостится плиткой: Дальний Восток – с трудовым приветом замощенной Москве. Но если Москва живет к Москве-реке боком, то Петропавловск живет к океану задом. С дороги, тянущейся над бухтой, на бухту смотрят зады гаражей. Раньше еще смотрела детская площадка. Но ее ликвидировали, отдав под застройку. Теперь здесь хоромы, в абрисе которых читается уверенность хозяев, что только размер и имеет значение. Хоромы все зовут «деревней бедняков».