По следам дикого зубра
Шрифт:
Где-то скрывались остальные, но еще ближе оказались свои.
Егеря везли Кожевникова. Он лежал на носилках между двух коней. Винтовка покоилась под его рукой.
Увидев печальное шествие и мертвого друга, Зарецкий без сил рухнул на колени и закрыл лицо руками. Бойцы срывали с головы фуражки.
— Как же это?
Рассказ вышел коротким. Неожиданность. Прямо на него выскочили. Ну и…
— Сколько их?
— Осталось пять или шесть. Остальные полегли.
Пока шел разговор, пока рассчитывали по карте, где искать скрывавшихся, и ходили к месту боя, где валялись диверсанты со значками горного эдельвейса, носилки стояли — не на земле, на камнях, так, чтобы лицо погибшего видело и небо, и горы, где прошла его жизнь. Седая борода, вымытая от крови, уже обсохла и рассыпанно укрыла грудь.
Два егеря пошли с бойцами в дальнейший поиск. Андрей Михайлович с третьим егерем вышли на дорогу в Псебай.
Зарецкий изменился на глазах. Он еле двигался. Лицо стало серым, дышал с перехватом, часто садился, даже ложился отдохнуть. Потрясение при виде убитого Василия Васильевича согнуло его, и он почувствовал себя на последнем рубеже.
В Псебай пришли ночью.
Что-то здесь изменилось за те несколько суток, прошедших с того дня, когда Зарецкий проскакал через родной поселок на Уруштен. Он не сразу понял что, но когда пошел распорядиться о могиле, оставив Кожевникова уже в руках снаряжавших его в последний путь, то не мог не обратить внимания на многолюдство.
На главной улице, во дворах стояли подводы, горели костры, ходили, сидели люди, плакали дети, женщины переговаривались высокими тревожными голосами. В горы шли и шли подводы, многие толкали ручные тележки с домашними вещами.
— Откуда? — спросил он остановившихся женщин.
— Лабинские мы. От немцев… В среду, когда уходили, народ баял, что танки в Кавказской и в Усть-Лабинской. А ноне где? Уже суббота. Небось и Лабинск взяли.
Две недели назад первая танковая и семнадцатая полевая армии немцев прорвались от Миуса к Дону и, обойдя Ростов с севера, перешли Дон возле Цимлянской и Северного Донца. А далее, почти без боев, на большой скорости двинулись к Манычу и восточнее Краснодара — через Тихорецкую и Кавказскую подошли к предгорьям. С запада, из Крыма, на Таманский полуостров вышли другие части противника. Враг угрожал Лабинску, Пятигорску и, конечно, Майкопу. Поток беженцев хлынул в горы по долинам Белой и Лабы, к тропам на перевалы.
Майкоп… А как же Данута? Неужели не удастся вывезти ее из опасного места?! И зубровый парк… Как и четверть века назад, зубры оказались в зоне боев. И все предгорье — отрезанным от фронтов.
Вот зачем десант, теперь уже не существующий! Немцы стремились блокировать дороги, закрыть выход беженцам и нашим войскам на перевалы. Стоило им взорвать несколько мостов на реках, и всякое движение в тыл стало бы невозможным.
…Василия Васильевича Кожевникова хоронил весь Псебай, все беженцы, остановившиеся здесь. Ему они были особенно признательны: подвиг егеря обезопасил путь к перевалам.
Брошена горсть земли. Умолкли голоса, священник снял облачение. Свежий желтый холмик вырос на старом кладбище, где покоились и близкие Зарецкого.
Постояв возле этих могил, Андрей Михайлович отправился в Даховскую, чтобы оттуда быстрей добраться до Майкопа.
Утром девятого августа его остановил наш патруль.
— Там немцы, — сказал командир и показал в сторону Майкопа.
Опустив голову, Зарецкий повернул коня.
Глава седьмая
Фронт проходит по заповеднику. Эвакуация. Что произошло в Гузерипле и на перевале? Думы о Дануте. Решение. Свидание с женой. Приговор. У реки в дождливый вечер.
Андрей Михайлович вернулся на Кишинский кордон.
Он старался не выдать своего отчаяния. На вопросы невестки ответил спокойно, сказал, что хотя фашисты и близко, в горы им не подняться, сопротивление здесь усилится: регулярным частям теперь помогают тысячи партизан.
Лидия Васильевна слушала и смотрела на него с тревожным ожиданием, ждала, когда заговорит о Дануте Францевне, оказавшейся в оккупированном городе. Большие глаза ее то и дело наполнялись слезами. Когда они остались вдвоем, Лида заплакала.
— Что же делать, дочка, — сказал Зарецкий. — Не успел…
Выплакавшись, она вдруг предложила:
— Я пойду в город. Мне легче пройти, скажусь беженкой, увижусь с Данутой Францевной, и мы убежим.
— Ты плохо знаешь фашистов, Лида. Они бесчеловечны, полны злобы. При первом же допросе они запутают тебя. Малейшая неточность, сомнение — и ты попадешь в гестапо, а там ужас, пытки. Твое предложение безрассудно.
— Но что-то мы должны делать? Должны!
— Не знаю. Пока не знаю. — Зарецкий сжал голову руками. Смятение, растерянность делали его не похожим на себя. — Я подумаю, Лида. Конечно, что-то делить надо, по оставлять же ее…
— Может быть, через ваших друзей партизан?
— Я свяжусь с ними. Только ты не терзай меня, не торопи. Еще не ясно, где Данута. Вдруг она успела уйти? На дороге тысячи беженцев.
— Она ждала нас. До последней минуты ждала! — И Лида снова заплакала.
— Ведь я думал… Все произошло так неожиданно.
Говоря это, он уже знал, что выручать жену будет сам. Он проберется в Майкоп и вывезет ее. Как и когда — все это выглядело пока очень смутным. Нужно подумать.
В тот день из Хамышков возвратился егерь Тушников, ездивший в разведку.
— Они в Даховской, — сказал он про немцев. — До батальона. Через Блокгаузное в горы все еще движутся беженцы. В Майкопе расстрелы. В самом ущелье у нас два-три заслона, но солдат всего сотня и один пулемет. На немцев работают предатели, они знают тропы. Словом, могут прорваться в Хамышки.
— Кого-нибудь из егерей встречали?
— Вся охрана стянута в Гузерипль. По приказу директора. Похоже, он изготовился к отступлению через перевал. Мы в окружении останемся, Михайлович, — понизив голос, добавил он.
— Мы будем там, где зубры. Придут немцы сюда, мы уйдем в глубь леса. Но вместе с зубрами. Отгородимся, разрушим переход через Белую.
Пока же зуброводы оставались на месте. В самой Кише, открытой со стороны Сохрая, затаились трое наблюдателей с собакой — следить за дорогой. Остальные собирались за Сосняки, где паслись зубры. Но им еще предстояло убрать почти вызревшую картошку, овощи на огороде, свеклу для зубров и все укрыть, закопать: вдруг придется зимовать без помощи со стороны? Спасти стадо. Спасти! Исчезнуть с ними в глухомани, коли нет сил на прямую войну.