По следам дикого зубра
Шрифт:
— Так вот, если бы русские или кто другой напали на ваше местечко, вы дрались бы с ними?
— О да!
— Почему же вы считаете русских, которые дерутся с вами за свою землю военными преступниками?
Эсэсовец не ответил. Сощурясь, он смотрел на Зарецкого. И тот смотрел на него. Немец отвел глаза. Сказал конвоиру:
— Уведите его.
— Я хочу видеть свою жену. Она в списке заложников. У вас в тюрьме.
— Можно, — сказал немец. — Вот она и объяснит вам, какая разница между солдатом-противником и военным преступником.
Как он ее ждал!..
Как ходил по комнатке этого страшного дома, где на окнах были не только решетки, но еще и козырьки, чтобы ничего не видеть! Тюрьма. Но и тут Андрей Михайлович не ощущал ни страха, ни сожаления о содеянном. Он ждал, ждал.
Загремело железо. Приоткрылась дверь, втолкнули Дануту. Он с трудом подавил возглас отчаяния.
Что не могли сделать годы, то сделали за несколько дней истязатели. На пороге стояла Данута Францевна. Бледное одутловатое лицо, черные круги под глазами, свалявшиеся волосы, глаза с ожиданием беды, мучений… Она поднесла к губам дрожащие руки, такая запуганная, в бледном линялом платье.
— Что ты наделал, Андрей, что ты наделал, мой милый! — тихо произнесла она, шагнув и падая на грудь мужу так, словно только он и мог защитить ее от неминучей беды. — Зачем ты приехал сюда?
Она уже знала о его добровольной сдаче.
Минут десять ее била истерика, ноги не держали, и Зарецкий едва усадил ее на деревянный настил. Ему удалось наконец успокоить жену. И он ответил:
— Приехал, чтобы освободить тебя. Может быть, сегодня. Ты ни в чем не виновата! Впрочем, не виноват и я. Все уладится, вот увидишь.
— Ты веришь им? Ты веришь этим мерзавцам? Они устроили тебе западню. Они заманили тебя, надеясь на твою честь и доверчивость, а теперь будут поступать с нами как хотят.
— Должна же быть какая-то порядочность, совесть у людей в мундире офицера?..
— У них? — Данута оглянулась на дверь. — Они исчадие ада. Ни чести, ни совести. Нелюди. Одно на уме: убивать и убивать. Вспомни Улагая и его подручных. Вот и они такие. Как ты решился на такой шаг, Андрей? Что наделал?!
— Они освободят тебя, — повторил он. — Я пришел. Я сдался. Пусть делают со мной что хотят, а ты сегодня же отправишься домой. И это — благо, это главное.
— Зачем я пойду домой? — Она снова припала к мужу. — Что буду делать дома, если тебя… Могу ли жить, сознавая, что ты отдал за меня свою жизнь? Как ты можешь так думать, друг мой?..
— Да что они знают обо мне? — тихо спросил он.
— Что-то знают. Я поняла это на допросах. О десанте.
Эту весть Зарецкий принял как должное. Ну что ж. Отступать некуда. А Данута будет жить!
— Успокойся, моя славная, — сказал он. — Война не бывает без подлости, без жертв. Я все взвесил. Выход был только один. Я в их власти. Им нужно отомстить? Готов и к этому. А тебя отпустят, ты ни при чем.
— О-ох! — Она выпрямилась, знакомым домашним жестом поправила волосы. Слабая улыбка осветила ее лицо. — Я понимаю тебя, Андрей. Видно, у нас одна судьба. Мы и умрем вместе. Как умерли твои отец и мать. Неизбежность. Пусть свершится. И довольно об этом. Расскажи, что Лида, как в горах? Есть ли что о Мише, где он, что твои друзья? У нас немного времени.
Времени у них было совсем немного. Оккупанты что-то нервничали, торопились.
Андрей Михайлович рассказывал коротко и неотрывно смотрел на жену, ощущая все ту же успокоенность. Но тут открылась дверь, вошли охранники, взяли Зарецкого под руки и увели, оставив Дануту Францевну в камере.
Тот же худой, желтолицый штурмбанфюрер расхаживал по кабинету. Он напоминал голодную рысь, которая помышляет об охоте. И предвкушал наслаждение от охоты.
Немец молча показал на стул, обошел письменный стол и долгую минуту смотрел на спокойное лицо Зарецкого. Сказал без выражения, словно читал готовый текст:
— Вы командовали партизанами, которые истребили наш воздушный десант в горах. Так?
— У вас есть доказательство?
— Я не хочу играть с вами в кошки-мышки. Есть.
Немец подошел к двери, что-то сказал дежурному офицеру. И сел, уткнувшись в бумаги.
Вошел солдат, нет — фельдфебель, вытянулся у двери.
— Вы встречали этого человека? — спросил его комендант. И показал на Зарецкого.
Тот коротко глянул в лицо Андрея Михайловича.
— Так точно! Это Зарецкий. — Фельдфебель мешал русские и немецкие слова. — Он руководил боем с нашим отрядом после приземления в горах. Он лично взял мои документы и оружие, когда меня сбили с ног в рукопашной схватке. Он хотел убить меня, но оставил для допроса. Тогда я убил караульного и сбежал.
…Картина июльского боя у лесной опушки встала перед глазами Зарецкого: два парашютиста набегали на него, он крикнул «Halt!», вот этот, передний, упал, испугавшись, и отбросил автомат. Второго застрелили. Хлопец из его отряда обыскал упавшего, в эту минуту позвали Зарецкого по фамилии, и он пошел к сторожке. Сзади раздался стон, он оглянулся. Хлопец падал с ножом в спине, а немец убегал зигзагами в кусты. Зарецкий дважды выстрелил в него, но промахнулся. Потом смотрел бумаги пленного. Там было письмо на имя Митиренко.
Этот самый детина стоял сейчас в трех шагах от него, рыжеватый, «дорогой наш Колюшка», как писали в письме. Предатель…
— Не ошибаетесь, Митиренко? — спросил немец.
— Никак нет! Фамилию назвал другой русский партизан, я запомнил и, как вышел из гор, написал об этом в донесении. Тот самый Зарецкий.
Эсэсовец удовлетворенно вздохнул.
— Что скажете, Зарецкий? Или этого достаточно?
— Вполне. Я руководил тем боем.
— Не являясь офицером Красной Армии? Без мундира.