По следу змеи
Шрифт:
– Удивлены? – засмеялся адвокат, подметив легкое недоумение Бикезина. – Лучше комплимента для меня сейчас не придумашь. Вы посмотрели бы на мою фигуру месяц назад – пуговицы этого пиджака застегивал с трудом. Не верите? Ей-ей! Лечился голоданием – и вот результат. Даже астма в конце концов сдалась. Теперь буду бегать, в бассейн пойду – знаете, как это прекрасно чувствовать себя здоровым? А, что я вам об этом говорю! Завидую вашей молодости, по-хорошему завидую. Но – есть еще порох в пороховницах!..
Адвокат раскрыл один из конвертов, прочитал письмо и неожиданно с раздражением протянул
– Черт знает что! Ахинея какая-то! Вы только посмотрите – шутники… Кто бы это мог написать такую чушь?
Капитан взглянул на листок бумаги и похолодел – еще одна записка! Такая же, как и те, что получили Слипчук и Лубенец! Капитан пристально, в упор посмотрел на Михайлишина. На мгновение ему показалось, что в голубых глазах адвоката промелькнуло какое-то странное выражение…
10
Полковник Шумко хмуро расхаживал по кабинету. Василий Петрович в последнее время чувствовал себя неважно – застарелая язва все больше и больше давала о себе знать тупой неутихающей болью и спазмами в желудке. По ночам полковник ворочался, кряхтел, то и дело поднимался с постели, шел на кухню и глотал очередную порцию лекарств. Но это мало помогало, и тогда Василий Петрович одевался и выходил на улицу.
Побродив часок-другой по пустынному ночному городу, он снова ложился в постель и, наконец, засыпал тревожным сном. Ко всему прочему, его угнетала пустота в квартире: дочка забрала внуков и уехала к мужу в Магадан, а жену направили в двухмесячную заграничную командировку. Потому полковник дольше обычного задерживался на работе и только к полуночи приходил домой, чтобы на другой день, с утра пораньше, снова оказаться в кабинете за письменным столом – дело Слипчука и Лубенца требовало уймы времени и душевных сил. Гостев словно в воду канул, даже всесоюзный розыск ничего не добавил к общей картине расследования. Повторная экспертиза обстоятельств гибели Ковальчука и его жены с привлечением самых опытных специалистов тоже ничего не дала – взрыв газа инициирован электрической искрой при включении выключателя. Дом сгорел почти дотла, что еще больше усугубило многотрудные изыскания экспертов-криминалистов и пожарников. Не лучше обстояли дела и с одним из главных вопросов следствия – каким образом яд попал в организм профессора и Лубенца.
Полковник Шумко, тяжело вздохнув, нажал на кнопку селектора:
– Капитан Бикезин!
– Слушаю, товарищ полковник.
– Зайди с материалами ко мне…
Бикезин, как всегда подтянутый, в ладно скроенном костюме стального цвета, молча раскрыл папку и протянул Шумко несколько листов с машинописным текстом. Полковник одобрительным взглядом окинул статную плечистую фигуру своего подчиненного. В глубине души он испытывал к Алексею нежное отцовское чувство, хотя и старался не показывать этого – Бикезин был детдомовец и его ученик.
– Это все? – спросил Шумко.
– Пока да. Но здесь есть интересные нюансы…
– Касательно Ковальчука?
– Именно.
"…Ковальчук Ф. А., 1924 года рождения, уроженец города Ивано-Франковска, беспартийный, профессия – зубной врач. В городе с 1958 года. Родители умерли, детей нет. Ковальчук (Ярко) Оксана Петровна, жена, 1929 года рождения, уроженка города Мукачево… Судим не был. Родственников за границей нет".
– Данные проверены?
– В настоящий момент уточняем.
– Так что же здесь примечательного?
– А вот здесь, ниже… Оказывается, у Ковальчука были кое-какие увлечения. Притом некоторые из них не совсем в ладах с Уголовном кодексом. В 1963 году Ковальчук был взят на заметку ОБХСС – занимался частной зубоврачебной практикой. Но в 1964 году приобрел патент, и все обвинения по этому поводу отпали.
– На каком основании ему был выдан патент?
– История темная и чрезвычайно запутанная. Работаем и в этом направлении.
– Ясно. Что еще?
– В 1968 году он опять попал в поле зрения ОБХСС, на этот раз в связи с золотом. По косвенным данным, Ковальчук скупал золото, которое затем применял в своей зубоврачебной практике. Доказать это не удалось, но свой патент он потерял и опять пошел работать в городскую стоматологическую поликлинику.
– Почему забрали патент?
– Ему было запрещено ставить зубы и коронки из золота клиентов. А он этим запретом пренебрег. Криминала, в общем-то, здесь большого не нашли, тем более что его клиенты в один голос твердили о непричастности Ковальчука к махинациям с золотом.
– Криминала, говоришь, не нашли? Ладно, придется поднять и это дело из архива.
– И самое главное – опять-таки по косвенным данным: Ковальчук занимался скупкой антиквариата, в частности старинных икон. Притом ворочал большими суммами.
– Вот это уже кое-что!
– Да, товарищ полковник, я тоже так думаю. И занимаюсь в настоящее время отработкой его связей среди антикваров.
– Что у Лазарева?
– Все то же… Изменений в лучшую сторону пока никаких.
– Плохо, Алексей, очень плохо…
– Товарищ полковник! Я ума не приложу, что мне предпринять по отношению к Михайлишину.
– Ты считаешь, что он замешан в убийстве?
– Трудно сказать… Меня очень волнует и смущает записка. Почему он остался жив? Ведь до сих пор убийца был весьма точен в своих обещаниях.
– Предполагаешь, что Махайлишин сочинил себе такое оригинальное алиби?
– Алиби у него стопроцентное. Это мы уже проверили. Если бы знать, каким образом яд попал в организм хотя бы Лубенца – со Слипчуком тут сложнее…
– Михайлишина я знаю много лет. И очень сомневаюсь в его причастности к убийству. А вот записка… Я считаю, все-таки это очень серьезно. Боюсь, что жизнь адвоката под угрозой. И самое обидное – мы ничем пока не можем помочь. Кстати, он знает, от чего погибли Лубенец, Слипчук?
– Нет, я предупредил их жен, чтобы они не говорили никому об этом.
– Правильно… Но Михайлишина держи под наблюдением. Обязательно. Что с Г остевым?
– Занимаемся. Ничего утешительного.
Полковник, тяжело вздохнув, поднялся из-за стола и подошел к окну. Солнце уже закатилось за горизонт, оставив после себя золотисто-розовые следы на курчавых облаках, которые толпились у края темно-фиолетовой тучи. Зигзаги молний кромсали ее тяжелое тело, настойчиво подгоняя поближе к городу. Ночь обещала пролиться живительной влагой на иссушенную зноем землю.