По следу
Шрифт:
— Вы служили немцам, и, насколько мне известно, достаточно хорошо служили, — Сударев медленно и как-то особенно четко произносил слова. — В момент окончания войны вы сумели оказаться — это было в апреле, помните? — вне занятой коммунистами зоны. Это было разумно, а? По соглашению вас могли бы выдать коммунистам, но не выдали. А если бы вас выдали? А? Что? — И Сударев взял себя руками за горло.
Клебановский
— Словом, вам позволили жить. Можно сказать, что вы второй раз родились на свет. Затем вам дали другое имя и перебросили в Россию. Там не слишком хорошо, но вы работали. В дальнейшем, когда в силу ваших же ошибок и неловкостей положение начало осложняться, вас опять спасли. Из вас сделали Клебановского и дали вам возможность покинуть центральные области. Так вы третий раз родились на свет. Что? Не так?.. Здесь вы живете четыре года. Живете спокойно. Когда вы служили немцам, вы не жили так спокойно… Что?
Сударев сделал длинную паузу. В маленьком домике на окраине маленького степного городка стояла густая, вязкая тишина. Снаружи доносилась возня воробьев на оконном наличнике. В кухне жирно и тревожно гудела синяя трупная муха. Привлеченная запахом объедков, она залетела в дом и попала в паутину. Она то замолкала, теряя силы, то опять начинала рваться и гудеть, раскачивая липкую сеть.
Сударев продолжал:
— Вы же знаете — только мы можем прикрывать ваш след. Да, достаточно нам отнять руку… — Он не закончил фразу.
На кухне муха, издав последнее отчаянное жужжание, смолкла. Только неугомонные воробьи продолжали ссориться за окном.
— Дайте-ка руку!.. — приказал Сударев.
Он сжал кисть Клебановского в мощном кулаке. Несколько секунд Клебановский выдерживал состязание, потом сдал. Сударев продолжал жать, пока хозяин не скорчился от боли.
— Спился! Опух! Обессилел, скотина! — грубо крикнул Сударев. — Зачем вас сюда послали? Что за информацию вы даете! Почти все есть в газетах, а то, что вы добавляете, — скучно, недостоверно. У вас плохие связи с железной дорогой, ее работу вы освещаете кое-как. Почти ничего о промышленности. Мало о сельском хозяйстве. Вы бездельничали больше двух лет. А сколько у вас людей? Вы еще покажете их мне! Хорошо ли вы изучили окрестности, степь?
— Это вы можете проверить, — мрачно ответил Клебановский. — Убедитесь, как свой двор, ей богу! — Он прижал руку к груди.
— Это я сам увижу. Теперь идите. И советую вам хорошенько подумать.
Клебановский встал. Его полное лицо как-то сразу осунулось, похудело. Неуверенным голосом он спросил Сударева:
— Можно вам задать один вопрос?
— Какой?
— Скоро будет война?
— Х-м! Зачем вам это?
— А как же. Хочется знать. Или — или. Скорее бы все начиналось.
— Ну, знаете ли! — Сударев покачал головой. — Вы совершенно одурели. Какое
Клебановский вышел. Разговор с Сударевым отлично подхлестнул его. Стараясь не шуметь, он энергично принялся за уборку и быстро покончил с ней.
Приведя все в порядок, Клебановский достал в холодной кладовке кусок мяса. Чтобы собаки были злее, их нужно кормить сырым мясом.
Когда Клебановский показался на крыльце, пес напряженно вскочил и насторожил уши. Хозяин бросил бараний бок с торчащими костями. Бурый наступил на мясо лапой и заворчал на хозяина.
Точно так же относился дальний дикий предок Бурого к свирепому вожаку хищной стаи. Каждый зверь должен уметь разумно подчиняться тому, кто обладает самыми сильными лапами, самым крепким хребтом и самыми длинными клыками. Но когда на зуб попался кусок еды — это частное дело. Таков волчий закон. Клебановский понимал своего сторожа и не обижался на него.
Какой тяжелый день!.. Не получая никаких известий в течение целого года, Клебановский позволил себе нечто вроде мечты — его забыли. Возможная вещь. Несколько провалов, разрыв цепочки — и он остался один. Сегодня Клебановский собирался зайти в один домик. Предлог он изобрел, а истинной целью было взглянуть на картину. По слуху — что-то настоящее, в чем хозяева не смыслили. Клебановский на самом деле ценил живопись. Любил он и бродить в степи — он не солгал Судареву. Искусство и природа дают забвение.
Ничего, видно, теперь не поделаешь. И Клебановский подумал, что не зря Сударев приехал в воскресенье, да еще с утра: чтобы наверняка застать его дома.
На тихий степной городок начали опускаться первые сумерки. Клебановский медленно приоткрывал дверь в комнату, где спал гость. Он осторожно нажимал на ручку, но дрянная дверь нудно заныла на перекошенных немазаных петлях. Клебановский поморщился, однако же просунулся в щель.
Сударев лежал на спине, заложив руки за голову. Окно, затененное деревьями, выходило на запад, и закат давал достаточно света. Клебановский мог увидеть, что его гость лежит с открытыми глазами. Тогда он осмелился — распахнул дверь настежь и вошел со словами:
— Как отдыхалось? Пора бы уж и вставать.
— Благодарю, отлично, — вежливо ответил Сударев. Он поднялся ловким и сильным движением корпуса, сел на кровати, отыскивая ступнями ботинки.
Клебановский дотянулся до выключателя и зажег лампочку, висевшую на голом шнуре без абажура под низким потолком, вышел и прикрыл дверь.
Одеваясь, Сударев смотрел на картины. Сейчас их было лучше видно, так как днем света на эту стену падало маловато. Русские пейзажи не понравились Судареву. Он понимал в живописи — письмо было действительно неплохое, но уж очень чужды были сюжеты и настроение, владевшее художниками. А вот альпийские луга хороши. Эдельвейсы…