По следу
Шрифт:
«А сегодня? — допрашивал себя Алонов. — Замешкайся я около трясины, и высокий диверсант в своей погоне за козой мог увидеть меня! А когда я разыскивал кубышки, забыв все на свете?..»
Сколько же раз, сам того не зная, он мог выдать себя!
Может быть, Алонов недооценивал свою ловкость, свое самообладание, свою способность быстро решать и применяться к местности, к обстановке, но он счел, что дальнейшее скрытное преследование невозможно. Завтра диверсанты пойдут налегке — их бдительность, естественно, усилится. Будет много широких пространств, открытых для обзора на километры. Заметив, они принудят его принять бой в любом открытом месте и расстреляют издали, будто безоружного, из дальнобойных винтовок. Бандит
«Если я буду убит, никто ничего не узнает об адском посеве! И диверсанты победили, победили!..»
Эта жгучая, мучительная мысль была невыносима для Алонова. Опять он решал, что нужно скорее, как можно скорее выйти к людям, к железной дороге, устроить облаву на диверсантов, организовать истребление кубышек саранчи. Обезвредить врагов и вырвать победу из их рук!..
И опять Алонов был готов уйти, рвался уйти и — не мог.
Диверсанты останутся на свободе, пусть даже только на два дня. Они успеют исчезнуть. Достаточно им добраться до канала, до железной дороги — есть же у них план выхода из степи! — и, пока он будет еще только организовывать облаву, враги сумеют бесследно раствориться в массах людей на путях сообщения. Ускользнув, они где-то встретятся, пополнят запасы и опять займутся своим проклятым делом. До наступления зимы еще много времени. А мало ли найдется глухих, укромных мест, куда любой проходит незамеченным под маской честного охотника!
Стараясь успокоиться, Алонов доел все свои припасы — остатки второй куропатки и все, что оставалось от сухарей. Курить и пить сегодня он разрешил себе без ограничений.
Он был убежден, что ничего, кроме боя, ему не остается.
Когда Алонов наполнял флягу свежей озерной водой, темная гладь, ночью особенно свободная и просторная, напомнила прочитанное о моряках — о том, как, желая дать знать о себе, они бросали в океан бутылки с вложенными в них записками. Так людям в беде удавалось сказать о себе последнее слово…
Бутылка видна на волнах, море может выбросить ее на обитаемый берег. А здесь каким способом можно дать знать о себе, передать весть?
В левом нагрудном кармане куртки Алонов хранил записную книжку. Большая ее часть уже была заполнена заметками, мыслями, расчетами — все, относящееся к обследованию степи на юг от разъезда, к сооружению плотин. Должно было остаться несколько чистых листков. Карандаш был на своем месте…
Алонов занялся проверкой боевых припасов. Два заряда с пулями были в патронниках ружья и один — в патронташе. Затем шли шесть зарядов с завернутой в обрывки носового платка дробью, имитирующей пулю. Остальные патроны бесполезны. В темноте Алонов занялся их разряжением. Вытаскивая пробковые накладки и пороховые пыжи, он прятал их, а дробь и порох высыпал прямо на землю. Все это удавалось делать без света. Но нельзя писать на ощупь, и Алонов горько упрекнул себя, что мысль оставить записки не пришла ему до сумерек.
Он дожидался наступления полной ночи в кустах, почти на том же месте, откуда наблюдал за гибелью Фигурнова. Эта позиция была удобной: хорошо просматривался выход с занятой диверсантами гривы на обширный, плоский и лысый берег, служивший подножием для ковыльного плато. И у Алонова не было сомнений — враги остались ночевать на гриве между языками заливов, там, где они произвели свой третий посев.
Еще засветло они развели костер где-то в кустах: Алонов хорошо видел дым. Вероятно, они готовили себе ужин из козленка, застреленного Фигурновым, или из другой дичи. Потом дым растаял в темноте. Огня Алонову не было видно.
Он спустился по обратному склону своей гривы, в сторону, противоположную стоянке
«Четыре диверсанта, за которыми я незаметно следил три дня — зовут их Сударев, Хрипунов, Клебановский и Фигурнов, — сделали закладку кубышек саранчи по берегу озера, что вправо от солончака, если стоять лицом к воде. То же и на гриве между двумя следующими озерами. То же в ковыле приблизительно в трех часах ходьбы отсюда и далее — к роднику. Разыщите все три места и уничтожьте саранчу. Я пошел в бой за Родину.
И. А. Алонов из совхоза имени Ленина»
Каждую записочку он вложил в медную гильзу, заткнул просаленным пыжом и пробковой накладкой. Так бумага и написанное сохранятся очень долго. Но что делать дальше с записками?
Алонов думал: «Кто-нибудь да должен же побывать до наступления зимы и в этом дальнем углу водохранилища капала. Работники, наблюдающие за уровнем и глубиной воды. Ботаники, которые интересуются развитием растительности в новых условиях зоны канала…»
Но больше всего надеялся он на любителей охоты. Дни валового пролета северной птицы наступали — до них оставалось не более недели. А лучших угодий для охоты Алонов никогда не видал.
Где разбросать гильзы так, чтобы они оказались на виду и в то же время не попались на глаза врагу, если Алонов проиграет бой?
Время, кажется, уже перевалило за полночь, и завтра сделалось сегодняшним днем. Перед Алоновым были озера и гривы водохранилища; за спиной, на северо-западе, — ковыльное плато. Канал должен пролегать на юго-востоке. Следовательно, где-то влево от Алонова железная дорога, делая петлю к югу, описывала дугу перед каналом и пересекала его. А вправо, как казалось Алонову, не было ничего, кроме продолжения водохранилища, степи, пустоты. Какой же путь изберут диверсанты, чтобы вернуться? Сам Алонов на их месте отправился бы к железной дороге по кратчайшему пути…
Он понимал, что у шайки обязательно должен быть план возвращения из степи и ему не разгадать этот план — ведь он не знал местности. Ждать было нельзя, посоветоваться не с кем. И Алонов узнал, что? такое риск ответственного решения, которое, может быть, окажется наихудшим, и все же решать нужно…
Он решил отойти немного правее, к юго-западу. Это уводило от железной дороги.
Алонов прошел мимо гривы, занятой диверсантами, обошел еще одно озеро-залив, второе. Он двигался по самому берегу. Около воды всегда бывает светлее, чем в степи. До него доносились свист крыльев и переговоры валившей «на проход» пролетной казарки, стаи которой ни один глаз не различит в ночном небе. Он слышал неясные звуки, плеск ночующих на воде птиц. Утки пришлепывали и посасывали широкими носами в молоденьком, низеньком камыше: они всю ночь кормятся озерным планктоном и личинками насекомых.
Алонов выбирал на берегу чистые, незаросшие места — лысины, которые всегда бывают там, где в почве много песка. Некоторые гильзы он слегка втыкал шляпками вверх. Другие просто клал на землю. Он старался мысленно найти путь, который, естественно, выберет человек, охотник, который будет обходить озеро. Сам он, конечно, заметил бы гильзы, разложи их другой так, как сделал он.
Расставшись с одиннадцатой гильзой, Алонов остановился с чувством облегчения. Кажется, это все. Все?.. Это останется… Он постоял неподвижно, глядя туда, где увидел сегодня с высоты ковыльного плато стальной клинок канала. Сейчас перед его глазами был слепой мрак, сгущенный туманной дымкой. Тускло и под самыми ногами в воде отсвечивала звезда.