По стопам Господа
Шрифт:
Я прекрасно знал, что эта картина окаймлена позолотой. Это мое личное, внутреннее видение Вифлеема, сопровождавшее меня всю жизнь, возникшее из рождественских открыток, которые я получал в детстве, из картинок, которые очаровали меня прежде, чем я научился читать, из всего того, что формировало мою набожность и трепет перед далекой, холодной страной, в которой произошла история Рождества. Каждый христианский народ переводил историю Христа в систему собственных образов, и помещал Младенца в собственные ясли. Великие средневековые художники, да и каждый человек по-своему, вносили национальный колорит и повседневные детали жизни собственной страны и своего времени в эту сцену. И мы, прибывающие в Палестину из Европы, попадаем не в волшебный край наших детских грез,
Я шагал вперед, несмотря на удушающую жару, чтобы с сожалением распрощаться с глубоко личным видением святого места; и раскаленная белая дорога в Вифлеем дрожала, словно пламя, над известняковыми стенами, пульсировала как дыхание печи среди сероватых олив, сияла сквозь зелень широко раскинувшихся фиговых листьев.
Я шел туда, где лишь несколько деревьев отбрасывали тень на пыльную дорогу. И под этими деревьями находился старый колодец с каменным бассейном по соседству, из которого пастухи и погонщики верблюдов могли взять воду для своих животных.
Колодец, как и многое другое в этой земле, известен под разными именами. Одни называют его Источником или Колодцем Марии, так как связывают его со старым рассказом о Святом Семействе, преодолевшем расстояние в пять с половиной миль между Вифлеемом и Иерусалимом и остановившемся здесь, чтобы отдохнуть и испить воды. Другие называют его Колодец Звезды. Легенда гласит, что волхвы на пути в Вифлеем потеряли звезду и подошли к колодцу, чтобы утолить жажду, — а звезда сияла в воде.
Я прошел мимо Колодца Звезды. Слева внезапно разверзлась жуткая пропасть. Часть почвы съехала вниз в жаркую впадину, вид открывался, как с аэроплана: коричневая и синяя пестрота карты Мертвого моря и Моавских гор. Впереди лежал Вифлеем с его стройными кипарисами, поднимающимися над плоскими кровлями, белыми зданиями, сверкающими среди олив, террасами, ниспадающими в ту же жаркую впадину. В стороне от дороги, лицом к Моавским горам, стояло каменное «кресло». Над ним не было тени, и камень раскалился. Когда я опустился на него, в расщелину прыснула ящерица. На камне были вырезаны слова: «Возлюби Господа всем сердцем и всей душой, и ближнего своего, как самого себя». Ниже этого поучения Христа осталась другая надпись, гласившая, что сидение это устроено в память художника Уильяма Холмана Ханта и его жены Эдит.
Картина Холмана Ханта «Свет мира» в XIX веке была, пожалуй, самым знаменитым произведением религиозной живописи. Она, должно быть, знакома всем. Холман Хант написал ее в возрасте 27 лет, когда, разочарованный тем, что его картины плохо продавались, он пытался бросить занятия искусством и заняться земледелием в американских колониях. Но это произведение изменило его жизнь. Оно принесло художнику признание и дало возможность осуществить давнюю мечту: жить в Палестине и писать библейские сюжеты в стране, где родился Христос. Среди наиболее знаменитых работ Холмана Ханта, созданных в Палестине, вероятно, лучшей является «Козел отпущения» — трогательное изображение несчастного, изможденного существа, бредущего в мрачном одиночестве по соляным горам Мертвого моря, так как на его голову возложены все грехи человечества.
Я где-то читал, что любимым пейзажем Холмана Ханта был вид, открывающийся с дороги в Вифлеем; полагаю, это каменное сидение и отмечает его излюбленное место. Нет сомнения, что жаркая, грозная перспектива долины Иордана с этого ракурса и навела художника на мысль о картине «Козел отпущения».
Вид пестрой долины и бесплодных, безводных Моавских гор делает жаркую дорогу чуть более прохладной. Там внизу, подумал я, Мертвое море должно быть очень теплым. Ладони стягивает жгучая корка, а вода засыхает в растрескавшихся глиняных канавках, проходящих между банановыми плантациями.
Легко понять, почему мистики так часто уходили в эти ужасные горы, чтобы обрести истину. Столь полное безразличие к потребностям человека обещает Божественное откровение; нежелание утолить жажду тела говорит о страстной тяге утолить жажду духовную.
Я двинулся дальше, мимо белой купольной
Пилат был назначен прокуратором Иудеи в 26 году н. э. и занимал этот пост в течение десяти лет. Обычай ставить губернаторов на столь долгий срок был введен Тиберием, который с горьким цинизмом говорил, что обогатившийся губернатор лучше для страны, чем новый и жадный. О карьере Пилата в Палестине известно гораздо более того, что сказано в евангелиях. Иосиф Флавий и Филон приводят длинные и обстоятельные, но различающиеся между собой списки его дел.
Он демонстрировал активную антипатию к евреям и недоуменное презрение к их религиозным табу. Он считал их опасными маньяками и зачинщиками всевозможных бунтов. Он испытывал прямое и грубоватое отвращение солдата к политическим интригам, которыми был окружен, а также ненависть «человека мира» к узколобому фанатизму, с которым сталкивался на каждом шагу. Он быстро терял терпение и часто отдавал своим войскам приказ атаковать евреев; но, внимательно читая историю той эпохи, задаешься естественным вопросом: а что еще он мог поделать? Римская толерантность зачастую воспринималась как слабость.
Первые шаги не принесли ему популярности среди иудеев. Римляне всегда проявляли подчеркнутое уважение к религиозным верованиям покоренных народов, а потому войскам не разрешалось проходить маршем через Иерусалим с поднятыми штандартами, на которых красовался лик императора. Их сворачивали и убирали с глаз населения из почтения к закону Моисея, накладывающему запрет на идолов. Однако Пилат, вводя в Иерусалим свои части, прошел по городу ночью, и на дворце вывесили изображения орла и образы императора.
Когда проснувшиеся поутру евреи увидели это, город пришел в волнение. Депутации граждан собрались вокруг дворца и оставались там пять дней, они просили убрать установленные Пилатом образы. Прокуратор ответил угрозой: если парламентеры не разойдутся, они будут перебиты. На шестой день его вынудили принять представителей города, которые кричали, что скорее добровольно пойдут на смерть, чем станут терпеть попрание их священных законов. Пилату пришлось отступить, орлы и имперские образы были сняты.
Другой, гораздо более серьезный конфликт разразился в связи с акведуком, остатки которого все еще находятся у вифлеемской дороги. Чтобы доставить воду из Бассейна Соломона к Храму (хотя его враги утверждали, что на самом деле вода требовалась для военных целей на случай массового восстания), Пилат использовал часть гигантских денежных запасов, известных как корбан, хранившихся в храмовой сокровищнице. Посягательство на эти средства вызвало яростный протест. Буря разразилась, когда Пилат прибыл в Иерусалим из своей основной резиденции в Кесарии, вероятно, во время ежегодного визита на иудейскую Пасху, когда необходимо было вводить в город дополнительные войска на случай беспорядков. На этот раз Пилат распорядился часть солдат переодеть иудейскими паломниками и внедрить их в толпу. По сигналу эти люди атаковали евреев и устроили сильное замешательство. Этот эпизод, относящийся к пасхальному периоду, находит отражение в Евангелии от Луки, который упоминает о «галилеянах, которых кровь Пилат смешал с жертвами их» 32 . Если это предположение справедливо, оно открывает перед нами замечательную возможность. Галилеяне, которых убили по приказу Пилата, были подданными не его, а Ирода Антипы. Когда же Пилат передал Иисуса — галилеянина — в руки Ирода, мы читаем у святого Луки: «И сделались в тот день Пилат и Ирод друзьями между собою; ибо прежде были во вражде друг с другом» 33 .