По стопам «Вечного Жида»
Шрифт:
И вот теперь, как и раньше, через правильные промежутки времени, при тех же гороскопах, при которых он был создан, Голем возвращается, мучимый жаждой материальной жизни".
Что к этому прибавить?
В 1925 году московский театр "Габима" показал на иврите спектакль "Голем" по пьесе Х. Лейвика. Актеры сыграли его более трехсот раз, и вот описание Голема на сцене театра:
"Низкий лоб, едва выглядывающий из огромной копны волос, эти грубые, только что вылепленные из глины куски лица, эти длинные и неуклюжие руки и тупой, прямой, бычий взгляд…" Ему "противно собственное тело, противны стеклянные
Спектакль увидел свет в первые годы советской власти. Создание Голема, защитника евреев от инквизитора, заканчивалось на сцене неудачей; актер произносил последнюю трагическую фразу спектакля: "Кто же спасет?", и в ответ на это – бывало и так – зрители начинали петь "Интернационал".
В русском фольклоре существуют упоминания о молодильных яблоках, живой воде и прочих чудо-средствах, которые омолаживают героев и даже наделяют бессмертием.
Злые сестры убили Аленушку, но "спрыснул отец дочку живой водой – ожила Аленушка". Серый волк "спрыснул мертвой водой раны Ивану-царевичу – раны зажили; спрыснул его живой водой – Иван-царевич ожил".
В сказке Петра Ершова "Конек-Горбунок" царь повелел Ивану искупаться в трех котлах, где "вода студеная, вода вареная и молоко-кипяток":
Вот конек хвостом махнул,
В те котлы мордой макнул,
На Ивана дважды прыснул,
Громким посвистом присвистнул.
На конька Иван взглянул
И в котел тотчас нырнул,
Тут в другой, там в третий тоже,
И такой он стал пригожий,
Что ни в сказке не сказать,
Ни пером не написать!
А вот и Кащей Бессмертный, злой чародей, сказочный вечножитель: "Смерть моя в игле, игла в яйце, яйцо в утке, утка в зайце, заяц в железном сундуке сидит, сундук на крепкий замок закрыт и закопан под самым большим дубом на острове Буяне, посреди моря-океана. Вот где смерть моя находится".
Однако и Кащей Бессмертный не избежал гибели.
В другой русской сказке солдат загнал Смерть в волшебную котомку, пригрозил утопить ее в болоте, и, чтобы освободиться, Смерть пообещала ему тридцать лет жизни. Прошли годы, она снова явилась за солдатом, но он обманом завлек ее в гроб, захлопнул крышку, сбросил гроб в реку, и течение унесло его в море.
"Много годов прошло, а Смерть всё носит по морю. Народ живет припеваючи, солдата славит".
Джонатан Свифт, из книги "Путешествия в некоторые отдаленные страны света Лемюэля Гулливера" (1726 год). Знаменитый путешественник посетил также остров Лаггнегг, где жили бессмертные струльдбруги, и отметил в путевых заметках:
"Собеседник сказал мне, что время от времени, впрочем очень редко, у кого-нибудь из лаггнежцев рождается ребенок с круглым красным пятнышком на лбу… Это служит верным признаком, что такой ребенок никогда не умрет… В восхищении я воскликнул: Счастливая нация, где каждый
Гулливер размечтался о том, какие возможности появятся у него, стань он бессмертным, каких добьется успехов в изучении наук и искусств, затмив всех своей ученостью. "С течением времени я привык бы относиться равнодушно к смерти друзей и не без удовольствия смотрел бы на их потомков, вроде того, как мы любуемся ежегодной сменой гвоздик и тюльпанов в нашем саду, нисколько не сокрушаясь о тех, что увяли в прошлое лето".
Собеседник разъяснил Гулливеру, что придуманный им бессмертный "образ жизни безрассуден и нелеп, предполагая вечную молодость, здоровье и силу… Но здесь, на острове Лаггнегге, нет этой бешеной жажды жизни, ибо у всех перед глазами пример долголетия – струльдбруги…
Почти до тридцатилетнего возраста они ничем не отличаются от остальных людей; затем становятся мало-помалу мрачными и угрюмыми, и меланхолия их возрастает до восьмидесяти лет… По достижении этого возраста, который считается здесь пределом человеческой жизни, они не только подвергаются всем недугам и слабостям, свойственным прочим старикам, но бывают еще подавлены страшной перспективой влачить такое существование вечно…
При виде похорон они ропщут и жалуются, что для них нет надежды достичь тихой пристани, в которой находят покой другие… В девяносто лет у струльдбругов выпадают зубы и волосы; в этом возрасте они перестают различать вкус пищи, едят и пьют всё, что попадается под руку, без всякого удовольствия и аппетита. Болезни, которым они подвержены, продолжаются без усиления и ослабления. В разговоре они забывают названия самых обыденных вещей и имена людей, даже ближайших друзей и родственников…
Они не способны развлекаться чтением, их память не удерживает начала фразы, когда они доходят до ее конца; поэтому они лишены единственного доступного им развлечения… Рождение каждого из струльдбругов служит дурным предзнаменованием…"
И далее, из записок Гулливера: "Читатель легко поверит, что после всего увиденного и услышанного мое горячее желание быть бессмертным значительно поостыло".
А что же Вечный жид? Не струльдбруги, выдуманные писателем, не Кащей Бессмертный из сказки и не бездушный глиняный чурбан, а бессмертный странник из мифов и легенд?
Путь его долог.
Путь бесконечен.
И если поверить, что он действительно существовал, не пришел ли Агасфер в двадцатый век, не стал ли вместе с другими евреями узником Бухенвальда или Треблинки, жертвой "окончательного решения еврейского вопроса", который осуществляли нацисты?
И если он вечен, этот Вечный жид, не выжил ли он и в лагере смерти, чтобы поведать миру о страданиях народа?
Всеволод Иванов, из рассказа "Агасфер" (Москва военной поры, лето 1944 года):
"Это был человек среднего роста с тонкой и длинной головой. Он дышал тяжело и пошатывался от усталости и, может быть, истощения… Платье на нем словно распухло и похоже было на волокно гнилой и растрепанной временем веревки. Платье хранило название, но не предназначение. Пахло от него прелым; плохо пахло…"