По ступеням «Божьего трона»
Шрифт:
В Сань-чжу-чуне нас встретили высланные сюда из Шин-чэна китайские солдаты и толпа окрестных дунган, отнесшихся к нам с необыкновенным радушием. Едва подходили эшелоны вьюков, как лошади мигом расхватывались, вещи тщательно снимались и складывались в кучу. На первых порах мы боялись пропажи или какой-либо неосторожности со стороны наших неожиданных помощников, но затем успокоились: так ловко и умело справлялись они с хитрой обвязкой наших сундуков, мешков и свертков, выработавшейся практикой многих дней, проведенных в дороге.
После обеда они явились к нам с музыкальными инструментами и сыграли несколько довольно мелодичных пьес, мотивом своим напоминавших туркестанскую
Я уже имел случай говорить о некоторых из этих инструментов. Янчин у дунган называется «ган-шань» и «чжан-ко-ган-шань», у китайцев – «янь-чин». Гырджак или, как пишет Пантусов, гиджек называется у дунган «ху-ху-цзы», у китайцев – «хун-чин»; дунганский «ху-ху-цзы» проще по устройству хамийского гырджака и имеет только четыре струны; впрочем, по словам Пантусова, подобные гырджаки встречаются и у таранчей, может быть, также и в Самарканде, хотя там этого инструмента мне и не довелось самому видеть. Раваб называется у дунган, как и у таранчей – «пипа»; на нем играют щипком. Наконец, сетар (трехструнный дутар) у дунган носит название «шана», у китайцев – «сань-шэнь-цзы», у илийских таранчей – китайского ревоба; сетаром же или сетером последние называют смычковый инструмент типа гырджака [178] ; на сетаре дунгане играют, одевши костяные кольца на пальцы.
178
В Хотане сетаром (citar, согласно Dutreuil de Rhins) называется девятиструнный инструмент, на котором также играют смычком (камальчи).
В Сань-чжу-чуне мы простояли два дня, экскурсируя в его окрестностях, которые представляют пересеченную местность, с почвой из красных песчанистых глин и грубых конгломератов, из-под которых лишь в немногих местах обнажается коренная порода – скалы кварцевого песчаника. Здесь особенно резко бросалось в глаза упомянутое различие в растительном покрове северных и южных горных склонов: тогда как северные, одетые густым мхом и поросшие кустарником, влажные и серовато-черные, едва вступали в первый период весны (мы нашли только одно цветущее растение – голубую Corydalis curviflora Maxim.), южные давно уже перешли к лету – желтые лютики отцветали, но зато среди кипцовых пучков, довольно густо одевавших красноватую почву, виднелись во множестве: Primula farinosa var. algida Trautv., Pr. stenocalyx Maxim., также Corydalis curviflora Maxim., Incarvillea compacta Maxim., Androsace sempervivoides var. tibetica Maxim., Fragaria sp. и др.
Это различие настолько здесь резко, что не могло не броситься в глаза и другим исследователям края. (См. H. М. Пржевальский – «Монголия и с. на тангутов», I, с. 238, и Лочи, цит. соч., с. 590). А. И. Воейков («Научные результаты путешествий H. M. Пржевальского по Центральной Азии», отдел метеорологический, с. 248) по тому же предмету говорит следующее: «Растительность в горах Ганьсу вообще очень роскошна, но однако, обширные леса вс. чаются лишь в южном хребте (это положительно не так; самые обширные леса находятся в области верхнего Эцзин-гола), и то на его северном склоне. Это, по-видимому, с. нное явление объясняется тем, что зимой в горах Ганьсу выпадает немного снега и на южных склонах он рано тает, и следовательно, там деревья остаются без защиты от очень сильных морозов (?), случающихся нередко весной. На северном склоне снег держится долее и под его защитой деревья не с. дают от весенних морозов.
С этим мнением я не могу согласиться. Сильные морозы, достигающие при отсутствии снега -25° и более, не мешают в Турфанском округе расти даже таким деревьям, как Fraxinus sogdiana, Zizyphus vulgaris, Alantus (glandulosa?) и т. д.; то же можно сказать и о подгорье Нань-шаня. На северных склонах восточного Тянь-шаня (к востоку от перевала Буйлук), лишенных снежного покрова даже зимой, прекрасно растут некоторые кустарники (Cotoneaster. Rosa, Caragana и др.), а, между тем известно, что именно там морозы достигают иногда чрезвычайной силы. Таким образом, не морозы мешают росту леса, а другая причина, на которую я уже и указывал выше. Я говорю о сравнительной сухости южных склонов Нань-шаня.
Леса растут лишь там, где есть подпочвенное орошение. Северные склоны, нагреваемые очень слабо, испаряют очень мало воды, благодаря чему получаются условия для образования дернового покрова, в свою очередь задерживающего влагу, которая через посредство этого покрова и переходит в подпочву; этого и достаточно для того, чтобы дать возможность жить кустарнику и лесу. Совсем иные условия для растительной жизни представляют южные склоны Ганьсуйских гор. Они нагреваются очень сильно, вследствие чего испаряют очень много воды; остающееся же в почве этих склонов количество ее, очевидно, недостаточно для образования сплошного дерна. Благодаря же отсутствию этого последнего, вода не задерживается на склонах, не проникает в почву, а быс. с них скатывается, оставляя, как след своего пребывания, глинистую, рас. скавшуюся кору на поверхности земли.
Здесь мне удалось наловить во множестве новый вид Nisoniades, описанный мною под именем Nis. erebus, в нескольких экземплярах Carierocephalus argyrostigma Ev. и, наконец, Colias montium Oberth., только что тогда описанную Обертюром по одному экземпляру, полученному из Да-цзянь-лу. Из птиц нам здесь попались: Cyanopica cyanea Pall., Carpodacus pulcherrimus Hodgs., Motacilla citreoloides Hodgs., Lophobasileus elegans Przew., Phylloscopus superciliosus var. mandelii Brooks., Calliope tschebaiewi Przew. и Phasianus strauchi Przew. Из других отделов животного царства, собранных нами здесь, заслуживает упоминания чрезвычайно ярко окрашенная травяная лягушка – Rana temporaria L. Сверх того, в Сань-чжу-чуне же, мне попалась на глаза змея, в длину имевшая не более 60 см, но при этом несоразмерно толстая; цвет ее был матово-черный, со слабо выраженным белым рисунком, как мне показалось, состоявшим из белых поперечных полосок; в общем она напоминала мне черную разновидность Pelias berus, довольно обыкновенную в окрестностях Сарепты.
5 мая мы перенесли свой бивуак в окрестности тангутского монастыря Алтын, известного у китайцев под именем Гу-мань-сы. Путь сюда шел вниз по речке Алтын-голу, холмистой местностью, изрезанной неглубокими сухими балками, в боках коих обнажались красноватые и лёссоподобные глины с значительной примесью голышей; кое-где голыши эти попадались в таких скоплениях, что глина получала характер лишь слабого цемента в грубом конгломерате. Поверхность холмов была покрыта степною растительностью, главным образом – кипцом, из-под которого почти всюду просвечивалась земля. Теперь, однако, на заре лета, кроме кипца, бросались в глаза и другие травы, которые на покатостях, обращенных к северу, группировались даже в сплошные ковры яркой зелени, испещренной желтыми, белыми, розовыми и голубыми цветами.
Особенно красиво выглядели сплошные насаждения то более голубых, то более фиолетовых (попадались и белые разновидности) ирисов (Iris ensata Thunb.), среди которых росли Viola biflora L., Corydalis straminea Maxim., Androsace sempervivoides var. tibetica Maxim., Gentiana Grummi Kusnez. Отдельными островками попадались также – сильно пахучая Stellera chamaejasme L., которая едва распускала свои розовые бутоны, и Euphorbia altaica Mey. Ельник, лиственные деревья и кустарные поросли встретились нам вновь только уже близ монастыря Гу-мань-сы. Береза здесь едва зеленела, тополя только что начинали распускать свои сережки; то же можно было бы сказать и о большинстве кустарных пород, которые поэтому и остались не определенными. Они были, однако, здесь довольно разнообразны; так, я могу отметить: Prunus stipulacea, Prunus chamaecerasus (?), Rosa sp. (?), по крайней мере два вида Berberis, Lonicera syringantha var. minor (?), Cotoneaster sp. (?), Hippophaл rhamnoides, Salix sp. (?), Caragana jubata, Rhododendron thymifolium, Potentilla sp.
Всходы хлебов подвинулись здесь уже значительно вперед, были густы и сулили хороший урожай населению попутных деревень – Ма-ла-ло, Линь-гань-чжо, Ши-хо-чжо и Ирма, на речке того же имени, состоявшему почти исключительно из дунган. Первые тангутские хозяйства встретились нам лишь у монастыря Гу-мань-сы, да и то, вероятно, они принадлежали этому последнему, имевшему вид настоящего городка, окруженного стеной с одними лишь воротами на реку.
Настоятель этого монастыря встретил нас очень враждебно. Он приказал затворить перед нами ворота и объявить нам, что не только не разрешает нам охотиться и собирать валежник в окрестностях Гу-мань-сы, но и не допустит нас к себе в монастырь. Мы обратились с вопросом к сопровождавшему нас китайскому офицеру: что это значит? На что получили следующий любопытный ответ: «Тангуты подчиняются не сининским властям, а кукунорскому чин-сэю, который ненавидит иностранцев. Желая, очевидно, ему угодить, старый гыгэн и делает нам теперь затруднения. Но вы не обращайте внимания на слова старика: его угрозы бессмысленны. Что он может сделать, если мы с вами?»