По ступеням «Божьего трона»
Шрифт:
В урочище Умкан-гол, на речке Улан-дабан, узкой, едва ли проходимой щелью вырывающейся в Джунгарскую пустыню и образующей там к западу от пикета Ту-ду обширные тростниковые займища, мы простояли два дня, посвящая все время экскурсиям и сбору разнообразных коллекций. Этим экскурсиям в значительной, впрочем, степени мешали ветры и дожди, которые здесь то и дело сменяли друг друга.
Наша усиленная ходьба по горам не разъяснила вопроса: куда нам дальше идти? Северные контрфорсы этой части хребта Боро-хоро необыкновенно запутаны множеством узких ущелий, по которым сбегают в Эби-норскую котловину многочисленные потоки и реки. Вдобавок все горные участки здесь очень скалисты и круты, а потому очень мало доступны. Без проводников пускаться при таких обстоятельствах в путь было бы делом крайне рискованным. Даже спуститься снова в Джунгарию каким бы то ни было из ущелий было бы для нас предприятием, почти вовсе невыполнимым: все дороги идут здесь горами и ни одна из них не бежит по ущелью – прекрасное доказательство дикости и недоступности этих последних.
Итак, волей-неволей нам приходилось настаивать на присылке проводника, а когда последний действительно к нам явился, идти туда, куда он вздумает нас повести. Впрочем, это было теперь для нас безразлично, лишь бы вели нас вперед, а не обратно; тем не менее в наших интересах скорее было держаться гребня хребта, чем спускаться в низины. А этого-то, по-видимому, и нельзя было нам ни в каком случае избежать, так как в летнее время реки Оботу и Джиргалты в верховьях своих оказались совсем непроходимыми вброд. «Осенью еще возможно пройти горами в урочище Цаган-усу, – говорил нам проводник, – летом же всякое сообщение тут прекращается; ходят туда степью, через монастырь Джиргалты-цаган-сумэ». Цаган-усу – это ставка вана, родственника карашарского хана, при содействии которого мы и рассчитывали продолжать дальнейшее наше движение вдоль гребня Боро-хоро.
От урочища Умкан-гол мы некоторое время шли нагорьями вниз по течению р. Убан-дабан; затем, миновав зону еловых лесов, до пересекавшего нам дорогу ущелья речки Шангын-дабан шли весьма пересеченной местностью, представлявшей из себя роскошнейший луг, вернее степь с примесью луговых трав и цветов. За речкой Шангын-дабан, протекающей в узком и глубоко врезанном ложе, вся местность приняла равнинный характер, а растительность все более и более становилась степной. Тут мы потеряли тропинку и шли, по-видимому, совсем наугад, придерживаясь, однако, все время северо-восточного направления. Но, очевидно, проводник хорошо знал дорогу, потому что мы вдруг очутились на краю глубокого яра, в том самом месте, где снова намечалась тропинка, бесчисленными изгибами сбегавшая на громадную глубину. Опять очень трудный спуск с высоты по необыкновенно узкой и местами совсем размытой тропинке!
Едва мы спустились в ущелье, как впереди раздались выстрелы, стократным эхом повторившиеся в горах. Это стрелял казак Колотовкин, с двух пуль положивший на месте хулана. Это был старый жеребец, совершенно изборожденный шрамами, полученными им, без сомнения, в прежних боях за преобладание в табуне. Изгнанный более сильным противником, он бродил теперь в одиночестве и, вероятно, вскоре стал бы добычей волков, если бы раньше времени не нарвался на пулю ловкого казака.
Яром мы спускались километров восемь, затем вышли на речку Юдна-гол и заночевали на площадке, поросшей полынью-чернобыльником, верблюжьей колючкой и овсюком, так что лошадям нашим пришлось бы оставаться совсем без еды, если бы не кусты лозняка, росшего по берегу речки, и не узкая ленточка луговых трав, укрывавшихся в их тени.
Встали рано и тронулись снова в дорогу. Оставив позади себя Юдна-гол и пройдя горами не более полукилометра, мы вдруг очутились в безбрежной пустыне… Только здесь эта пустыня казалась не столь мертвенной и оживлялась довольно разнообразной растительностью, среди которой преобладали: чернобыльник, карагана, хвойник, саксаул и Eurotia ceratoides, на этот раз изукрашенные, точно плодами, красивыми, блестящими жуками из рода Julodis. Но в общем это была все же чрезвычайно скучная и монотонная местность, всю завлекательную сторону которой составляли только многочисленные здесь табуны пугливо озиравшихся на нас хуланов и стада антилоп, при каждом выстреле, как вихрь, уносившихся вдаль. Здесь мы круто свернули к востоку и вдоль горной окраины шли до Оботу, которая, подобно всем прочим рекам Южной Джунгарии, течет в глубочайшем русле, вырытом ею в мощных дилювиальных наносах глины и гальки, сплотившихся в рыхлый конгломерат. Яр, впрочем, становится издалека уже видным, причем бывает, однако, трудно определить, что это такое: невысокая ли гряда впереди или противоположный берег оврага. Вода же реки обнаруживается только тогда, когда подходишь к самому яру, глубина которого у некоторых из них, например, у Куйтуна, очень значительна.
Спустивши караван наш к Оботу, торгоут отказался указать нам на брод. «Вы видите, какая вода… утонет кто, так свалите вину на меня…» Делать нечего! Пришлось разыскивать брод нам самим. К счастью, поиски были недолги. Шагах в двухстах выше река разбивалась на рукава, из коих только два крайних оказались глубокими. Через них лошадей перевели в одиночку.
За Оботу раскинулась снова пустыня, но еще более каменистая и безотрадная. Ею мы прошли километров пятнадцать и остановились в урочище Муткым-бах, самом западном из группы оазисов, имеющих своим центром селеньице Хонтоху, населенное таранчами, китайцами и торгоутами. Здесь мы дневали.
Глава третья. По торгоутским кочевьям
От урочища Муткым-бах до монастыря Джиргалты-цаган-сумэ километров двадцать восемь. Дорога тянется все время глинистой степью со следами старых арыков, среди которых многие, по-видимому, давно уж заброшены. Изредка также попадаются здесь и пашни, по соседству с которыми виднеются группы карагачей и развалины прежних построек. Но вообще всех этих следов былой культуры так мало, что они не нарушают общего характера этой степи. Тамариск, саксаул, изредка пустынный тополь и обычная в подобных случаях свита сопровождающих их растений образуют здесь местами густейшие заросли, которые, однако, быстро редеют в сторону бывших оседлостей; там сменяют их карагачи, осокори, ива и из трав – лебеда и множество других сорных трав и растений, которые вперемежку с камышом покрывают все места, когда-то занятые полями. Среди подобных-то зарослей, в которых в смеси с представителями пустынной флоры росли карагачи и высокий камыш, расположился и небольшой монастырь Джиргалты-цаган-сумэ – зимнее убежище лам, теперь откочевавших вместе с прочими торгоутами в ближайшие горы.
Едва передовой эшелон наших вьюков поравнялся со стеной главного здания, как из ворот выбежал китаец и следом за ним человек пять торгоутов. Вид русских их вовсе не удивил. Казалось, они даже готовились к этой встрече и теперь, сообща бросившись к лошадям, сделали попытку их задержать. Завязалась борьба, торгоуты были отброшены и, отступив к воротам, продолжали браниться.
– Что тут за шум, Николай?
– Да вот – не хотят нас дальше пускать!
Так как и мне китаец отказался объяснить толком причины, вызвавшие его и подведомственных ему торгоутов к столь энергичному образу действий, то мы, не задерживаясь здесь долее, продолжали свой путь. Этим дело, однако, не кончилось, и полчаса спустя нас нагнала уже целая толпа торгоутов, которая хотя и вела себя чинно, но довольно настойчиво потребовала от нас остановиться и не идти далее до получения на то разрешения от торгоутских властей. Впрочем, нас утешали, что разрешение это должно последовать не позже завтрашнего утра… Делать нечего! – пришлось уступить, и мы спустились по круче на плёс р. Джиргалты, где и остановились на песке старого ее русла.
Но стоянка эта была одной из самых для нас неприятных. Полное почти отсутствие корма и дров, крупная галька, навороченная в беспорядке повсюду, и в довершение всего налетевшая буря с дождем, чуть не опрокинувшая юрты и далеко разметавшая наши вещи, а затем и пропажа баранов, которых мы чуть не до полуночи проискали совсем напрасно, – все это заставляло нас не раз пенять на себя за обнаруженную нами сговорчивость, так что на следующее утро, т. е. 24 июня, с твердым намерением в тот же день добраться до ставки уанга, мы с рассветом тронулись в путь.
Ставка, против всякого ожидания, оказалась близехонько, всего километрах в двенадцати от места нашей стоянки на р. Джиргалты, в долине маленькой речки Цаган-усу, ее притока. Несмотря на значительность, площадка, на которой уанг устроил свою летовку, была настолько застроена всевозможными глинобитными сооружениями, здесь скучилось столько юрт и толпилось, несмотря на проливень, столько народа, что мы только с трудом подыскали себе достаточно удобное место для стойбища.
Уанг встретил нас очень радушно, и едва мы устроились, как к нам уж явилось посольство: людям нашим принесли дзамбы [19] с соленым чаем и маслом, китайский на пару сваренный хлеб (мян-тау), масло и кислое молоко (арык); нас же приглашали на «чашку чая» в помещение вана.
19
Дзамба, или цзамба – поджаренная ячменная мука. Употребляется в виде похлебки или с чаем. (Примеч. ред.)