По ту сторону Гиндукуша
Шрифт:
— Ну и что? — спокойно ответил Рахмат. — Война, она и есть война — где-то выигрываешь, где-то проигрываешь. Главное, Кабула им не видать, как своих ушей, — грызутся они между собой без передыху, так что время на нас работает. Придется им с нами договариваться, никуда они не денутся. Вон уже сколько полевых командиров готовы с нами сотрудничать!
Андрей Васильевич неплохо знал истинную цену соглашений правительства с местными командирами, на которые последние шли главным образом ради получения оружия, продовольствия и денег, а вовсе не по идейным соображениям. Такие соглашения могли быть расторгнуты и действительно расторгались так же быстро, как и заключались. Но не спорить же об этом с Рахматом, который обязательно пошлет в Кабул депешу об этом разговоре,
— Дай Бог, если так, — Андрей Васильевич сделал вид, что согласился. — Скажи мне, чего это Масуд с Хекматияром там на севере так друг с другом сцепились? Я слышал, что Масуд недавно поймал какого-то Хекматиярова командира, Джамаля, что ли, который его людей убил, да и повесил в городском парке в Талукане.
— Правильно ты слышал. Масуд его долго ловил, пока не назначил премию в один миллион афгани за его голову. После этого, конечно, Джамаля сразу сцапали вместе с родным братом и еще одним командиром, ну и повесили. А вопрос ты мне задал хороший. Он вас теперь напрямую касаться будет! — рассмеялся захмелевший Рахмат. — Где Северный Афганистан, там, считай, и ваша Средняя Азия, Таджикистан например. Этим крокодилам интересно первыми к вашей границе прорваться и качать оттуда топливо, еду и, может быть, оружие, а туда гнать… знаешь что?
— Что? — спросил Андрей Васильевич.
— Наркотики, Андрей, наркотики! Эта штука, как и деньги, границ не признает. А что нужно, чтобы такая торговля без помех шла? Надо, чтобы порядка и вашей власти там не было. Ради этого можно и у вас войну затеять, все под тем же соусом — даешь джихад, бей неверных! Вот так-то!
«Дело говорит, но что-то уж больно разошелся. Намекает, что зря мы из Афганистана ушли. Пора его немного по носу щелкнуть», — решил Андрей Васильевич и спросил:
— Рахмат, это правда, что у вас в войсках с личным составом какие-то проблемы? Я об этом недавно в пакистанских газетах читал. Недобор вроде?
— Да, есть немного, — признал Рахмат. — Но мы принимаем жесткие меры. Кроме того, недавно решили, что повысим призывной возраст до сорока пяти лет.
— Это как же? — переспросил озадаченный Андрей Васильевич. — Ведь у вас средняя продолжительность жизни всего сорок лет.
— А, ерунда, разберемся как-нибудь! Ты мне рассказал бы, как съездил в Пешавар. Как там ваши пленные узбеки?
Андрей Васильевич рассказал и сообщил, что через некоторое время в Исламабад приедет депутат советского парламента с делегацией и проведет с моджахедами переговоры о пленных.
Андрей Васильевич взглянул на часы.
— Ох, засиделся я у тебя, а меня ведь жена на рынке ждет. Пока, Рахмат, до встречи.
Глава пятая
ЯНВАРЬ 1990 ГОДА
К освобождению наших военнослужащих из афганского плена, помимо посольств в Кабуле, Исламабаде и в других столицах, подключились и десятки общественных организаций и фондов, многие деятели искусства и культуры, народные депутаты и журналисты. Все они в той или иной мере внесли полезный вклад в решение этой проблемы, однако главной их заслугой стало то, что они заставили официальные советские власти наконец-то обратить серьезное внимание на вопрос о пленных.
Вместе с тем в отдельных случаях деятельность этих фондов сопровождалась ненужной рекламной шумихой, самовосхвалением и даже конкурентной борьбой с другими аналогичными организациями. Моджахеды и пакистанские власти тонко чувствовали эти моменты, активно использовали их в своих целях и нередко пытались противопоставить эти организации советским властям, все более тесно увязывая гуманитарный вопрос о пленных с уступками Москвы — признанием ею моджахедов в качестве законных представителей афганского народа и отказом от поддержки режима Наджибуллы.
— Приехал депутат, Анвар? — спросил Андрей Васильевич у Анвара, который только что вернулся в посольство из аэропорта, где встречал делегацию Верховного Совета и родителей трех пленных узбеков.
— Да, он сейчас вместе с другим депутатом — узбеком Ниязовым — и муфтием у посла сидит. Кстати, через полчаса поедем на переговоры в МИД, и ты тоже, так что никуда не уходи. Пойдем лучше в наш кабинет, там подождем.
— Что-то вид у тебя невеселый, Анвар? — спросил Андрей Васильевич. — Что-нибудь с делегацией неладно?
— Да как тебе сказать, Андрей, — ответил Анвар, усаживаясь за свой стол. — Хорошо, конечно, что они приехали. Муфтия я неплохо знаю — он из Пакистана почти не вылезает и помимо своих духовных дел постоянно за пленных хлопочет. Молодец он, и не чета нашим попам, которым все эти пленные-мленные не очень-то, кажется, интересны. Во всяком случае, что-то я их братию здесь не видел. Заметь, он хоть и узбек, а не только за узбекских пленных просит, но за всех, невзирая на национальность.
— А Ниязов что за деятель?
— Я и с ним раньше встречался. Честный и порядочный человек, только горяч бывает не в меру. Надо за ним присматривать и помогать. А вот глава делегации — Ананий Ананиевич Дронов — тут несколько иная история. То, что он, как, впрочем, и многие другие депутаты, писатели и так далее, работает на освобождение пленных, — это прекрасно. Честь ему и им за это и хвала! Другой вопрос — как он это делает и как себя ведет. Самое неприятное, что он, вместо того, чтобы пленными заниматься, постоянно в политику лезет и считает, что он может, должен и умеет определять наши действия в Афганистане. Это не его дело, и никто ему политические вопросы вести никогда не поручал. Но он, видишь ли, народный дипломат! А раз «народный», то можно смело лезть туда, где не смыслишь ни уха ни рыла. Попробовал бы он стать народным физиком или, скажем, хотя бы электриком. Дипломатия ведь, как медицина или погода, — дело темное, и всяк в ней отлично разбирается. Впрочем, Ананий-то очень хорошо знает, что делает… Мне иногда кажется, что от него вреда больше, чем пользы. У него любимый мотив какой? Дескать, все ему палки в колеса ставят — особенно КГБ и МИД, а он, герой, чуть ли не в одиночку с моджахедами за пленных сражается. А ведь, между прочим, стоит нам только на какого-нибудь пленного выйти и начать тихую работу, как он обязательно об этом узнает и мчится сюда во все лопатки, чтобы без его участия, не дай Бог, не освободили. Кстати, хотел бы я знать, кто у нас в МИДе ему эту информацию передает? Ведь мы ее секретными телеграммами шлем, и, будь ты хоть архидепутат, просто так, без разрешения, показывать ее нельзя. Впрочем, есть у меня некоторые догадки, но об этом в свое время.
— Так ведь это сейчас в порядке вещей, — пожал плечами Андрей Васильевич. — Как нашу прессу ни откроешь, пожалуйста, ссылка на настоящую мидовскую телеграмму или секретный документ. Даже номера указывают. Или еще почище — какой-нибудь наш брат дипломат, допущенный ко всем тайнам, возьмет и перейдет к американцам на работу, и ничего — новое политическое мышление, как выражается Михаил Сергеевич.
— Раз не запрещается, значит — можно! Погоди, то ли еще будет, — сказал Анвар. — Ладно, слушай дальше. Ананий еще и хвастун непомерный, до забвения совести. Приедет, распустит хвост, как самец-павлин во время брачного сезона, и голосит: «Я-я-я! Я-я-я!» Тьфу, с души воротит его слушать! На вот, взгляни.
Анвар протянул пару газетных вырезок и спросил:
— Ты в Пешаваре уже сколько раз был? Пять? А я и того больше. Ездить туда не очень-то приятно, но ведь мы с тобой этим не бахвалимся, правда? Надо — значит, надо! А этот деятель что пишет? Он, видите ли, был как-то раз в Пешаваре, добыл телефон некоей штаб-квартиры моджахедов и позвонил туда, на встречу напросился. Ему вкрадчивый голос и говорит в ответ: «Ты должен быть один и без оружия». Очень он их напугал! «Без оружия» — подумать только! Впрочем, если он действительно такой самодеятельностью занимается, в обход официальных каналов посольства, и по своему почину выходит на моджахедов, то они его и впрямь за тайного агента примут. Пленным от этого лучше не станет. Читай, читай дальше!