По ту сторону рассвета
Шрифт:
— Ну, вот и все, — женщина надела курточку и набросила плащ. — Идем.
Они прошли еще несколькими коридорами и попали в узкий маленький зал. Окна были завешены, в камине трещал огонь. Зал был пуст, лишь во главе длинного стола из каменного дуба сидел человек… Нет, не человек.
Жестом Саурон отпустил охрану.
— Вы уверены, повелитель? — спросила женщина.
— А что он мне сделает? — заломил бровь Саурон. — Убьет?
Стражники поклонились и вышли за дверь.
— Садись, — Гортхауэр сделал жест в сторону стола. — Куда хочешь. Второй прибор — для
— А третий? — Берен сел, не мудрствуя лукаво, там, где лежала тарелка. Скулы свело, рот затопило слюной — под столом Берен до боли сжал пальцы, чтобы сохранить неподвижное лицо.
— Для твоего государя. Он скоро присоединится к нам. Хочешь вина? Нан Татрен, урожая пятьдесят пятого года.
— Захватил вместе с замком?
— Да. Здесь отличные погреба. Угощайся. Заяц, запеченный в сметане, грибы… Ты любишь грибы?
Наверное, на другом берегу реки было слышно, как Берен сглотнул. От запаха жареного мяса его мутило.
— Благодарю, я не голоден.
— Насколько я знаю, последним, что ты ел, была миска ячменной каши из прелого зерна. Более двух суток назад. Так что не рассказывай мне сказки, Берен, ешь. Сыр, буженина, зелень… выбирай! Или ты боишься, что я отравлю тебя? Согласись, что это было бы непоследовательно. Я мог бы убить тебя более простым… Или более затейливым способом.
— Саурон, ты знаешь, что по нашим обычаям если ты преломил хлеб со своим врагом — значит, ты все ему простил?
— Знаю, Беоринг. Именно это я и имею в виду. Я готов простить тебе все.
— Ага… Только вот в чем штука: я не готов тебе простить ничего.
Саурон развел руками.
— Я признаю, у тебя есть причины держать на меня сердце. Но и у меня есть причины испытывать к тебе самое меньшее — неприязнь. Люди, которых ты убивал, были моими друзьями, учениками, да хоть бы и подчиненными — все равно я за них в ответе. С самого начала мы оказались по разные стороны одного меча, и я этому совсем не рад. Пролилось слишком много крови, чтобы можно было так просто примириться… Но поверь, единственное, чего я хочу — это мир.
— Весь? — выскочило у Берена.
Саурон засмеялся.
— Гортхаур, мир между нами будет, когда один из нас уберется за край последнего берега. Так оно все обернулось, что это, наверное, буду я. Мы по разные стороны одного меча, рукоять держишь ты — не тяни осла за хвост, я готов.
Саурон задумчиво поиграл вилкой.
— Ты думаешь, — сказал он, — что это — какая-то жестокая игра? Что я пригласил тебя к обеду в качестве главного блюда, поиздеваться над твоей беспомощностью? Берен, я знаю, что обо мне говорят эльфы. И не буду спорить — я действительно жесток. Но я никогда не творил бессмысленных жестокостей, не делал зла ради зла. Разве самому тебе не приходилось быть жестоким? Вешать мародеров, чтобы не разлагалась армия? Убивать пленных, которых нечем кормить и некому охранять? Пытать захваченных солдат противника, чтобы узнать, не ждет ли вас засада? Всем, кто хочет добиться какой-то цели, приходится быть жестокими. Это как жар во время лихорадки. Когда проходит болезнь — спадает и жар. Мне нет необходимости быть жестоким на севере: там никто не бунтует. Насколько я буду жесток с Дортонионом — зависит от того, как скоро Дортонион прекратит бунтовать. Съешь хотя бы хлеба, Беоринг…
—
Саурон, откинувшись в кресле, молча слушал его и Берену стоило большого усилия смотреть майя прямо в глаза — зная, что эти глаза способны сделать с ним.
— Мне очень жаль, Беоринг… — проговорил Гортхаур, небрежно вертя вилку в левой руке. — Мне очень жаль, что такой человек как ты, сражается против меня — а не за. Мало кто может выдержать мое прикосновение и мой взгляд. И когда я заглядываю к человеку в душу, большей частью я вижу там трусость и малодушный быстрый поиск того, что можно мне продать в обмен на свою жизнь. У тебя же есть какой-то щит… Крепкий, как адамант… Любовь? Кто она?
— Саурон, я запамятовал — про твою матушку я уже говорил, нет? А еще болтают, будто первых орков породили не порченые эльфы, а ты, когда был Морготу женой…
Гортхаур встал, отодвинул коленом кресло.
— На мои вопросы отвечают иначе, Берен. У тебя могут быть заблуждения насчет своей особы, но сейчас я легко их развею. Тхуринэйтель, где наш второй гость?
— Здесь, повелитель, — эльфийская женщина распахнула дверь, пропуская Финрода и двух охранников.
Фелагунд тоже был вымыт, причесан и одет в чистое. И выглядел таким же спокойным и холодным, как всегда, однако слегка прихрамывал. Волосы его были срезаны коротко, так, что открывали уши, и не совсем ровно.
— Ну, здравствуй, Пещерный Ваятель, — улыбнулся Саурон. — Не прошу присоединиться к обеду, дело прежде всего. Ведите этих двоих за мной.
Берен встал, обошел стол и последовал за Сауроном под охраной двух стражей. Отодвигая одно из кресел, якобы освобождая себе путь, он глазами спросил Финрода: сейчас? Тот еле заметно качнул головой.
Они снова шли коридорами — вроде бы в обратном направлении, к казармам. Финрод, строивший эту крепость, в свое время позаботился о том, чтобы в любое помещение можно было попасть, не высовывая носа на улицу: здесь были злые осенние дожди.
Когда они достигли конечной цели своего пути, Берен внутренне одобрил свое решение не есть: сейчас бы его непременно вырвало. В этом дворике, мощеном камнем, воняло как на бойне.
Саурон вышел на закрытую галерейку, опоясывающую двор. Их вывели следом. К двум конвоирам присоединилось еще двое, Берена и Финрода крепко взяли за руки и подвели к перилам.
— Ах ты… — вырвалось у Берена. Фразу он не закончил — не из страха перед Сауроном, а потому что не нашел достаточно скверного ругательства: все известные казались ему слишком мягкими.