По ту сторону рассвета
Шрифт:
Бесплодно.
Наверное, эльфы тоже пытались так освободиться. Эльфы, которые сильней и выносливей. Берен не понимал, ради чего он продолжает безнадежные попытки — то ли внутри еще жива глупая надежда, то ли он просто хочет загнать себя до смерти.
Сколько прошло времени? Часы? Или дни? Все так же капала вода, все так же воняло, и тьма поглощала все звуки.
Вскоре снаружи раздался новый звук — шумели орки. Берен гадал: пришли они кого-то сюда швырнуть или кого-то вытащить. Оказалось не то и не другое. Раздался стук камней и скрежет мастерка.
Их замуровывали.
Потом наступил черед Эллуина. Крик долго звенел под сводом, а потом смолк — слышалось только чавкание, и Берен в исступлении рвал цепь, проклиная себя за то, что сведенные холодной судорогой мышцы отказывают все чаще и рывки все слабее.
Наконец, насытившись, волчица прямо возле болтающегося на цепях трупа раскорячилась и принялась опорожняться. Берен, парализованный очередным приступом слабости, висел на цепях и плакал от беспомощной ярости. Может быть, даже бранился, выл и бился головой о стену — он не помнил.
«Я должен это прекратить. Пусть мы подохнем здесь — но не ТАК».
Оставалось только налегать на цепь в однообразном мучительном ритме: семь рывков, один за другим, снова и снова рассаживая запястье в кровь — и отдых. Он смотрел на крюк — появилась ли какая-то слабина? Должно быть слабое звено, заклепанное вхолодную — ведь не приносили сюда наковальню! Он пытался ощупать пальцами стыки звеньев — расходятся или нет? Замерзшие пальцы не слушались.
Берен не понаслышке знал, что гаур может голодать без особого риска целую неделю. На тварь явно наложили заклинание: человек не мог потерять сознание или покончить с собой, волчица не могла успокоиться. Она не столько жрала, сколько рвала в куски.
Количество рывков сократилось до шести. Пяти. Четырех. Потом и на четвертый не хватило сил. Колени подломились, но упасть в полужидкую грязь не позволила скрученная цепь. Берен снова повис, и боль впилась ему в плечо. В миг просветления он сумел встать и раскрутить цепь обратно. Теперь можно было упасть на колени — что он и сделал.
Безумие снова завертело его в своем колесе. Вися на бревне, он старался напоследок напоить свои глаза синевой и думал, что ему выпало умирать в удивительно хороший осенний день.
А потом он умирал — и синее небо подергивалось алым.
— Мама, зачем орки привязали дядю к коновязи? Его будут убивать?
— Нет, хиньо. Его будут пытать. Убивать будут нас.
— Это так же больно, как бьют?
— Больнее. Но не так долго. А после этого мы будем свободны и ночью уйдем по лунной дорожке на небо.
— И увидим там дэйди?
— Да, сынок.
Он странствовал в безвременье своей памяти, пока не настал черед Нэндила.
Он пытался вырвать себе глаза, чтобы не видеть, как Нэндил умирает. Он бы сделал это, если бы цепи позволяли дотянуться до лица рукой.
Он погрузился в тягостное, невыносимое оцепенение, когда Нэндил умер.
Кто-то пытался достучаться до его мыслей — но Берен не понимал того странного чувства, которое тревожит какой-то еще живой кусочек его сознания. Он забыл, что это и как это делается.
Кто-то звал кого-то по имени.
— Айменел! Не делай так, не нужно!
Финрод впервые заговорил в этой яме.
— Я… — глухо сказал Айменел, — Не могу больше. Я боюсь. Прости, король.
— Айменел, остановись. Надежда еще есть. А если бы ее и не было — ты не можешь оборвать свою жизнь, ибо не ты ей положил начало.
— Да… знаю… Но я больше не могу. Прощай, государь. Прощай, Берен.
— Прощай, — тихо сказал горец.
— Берен, скажи ему что-нибудь! Останови его! Айменел, если ты так сделаешь, ты поступишь бесчестно — ведь Берен не может умереть по своей воле!
Айменел всхлипнул и — было видно — заколебался. Но Берен не смог удержать стона.
— Зачем? — проговорил он. — Ты думаешь, мне радостно будет смотреть, как вас рвет волк? Или думаешь, что я не поступил бы так, будь это в моей воле? Саурон назначил нас служить друг другу орудием пытки — почему ты хочешь удержать того, кто бежит от этой службы? Прощай, Айменел.
Он никогда прежде не видел, как это происходит, хоть и слышал о таком — юный эльф закрыл глаза и легкое, золотистое сияние жизни, которое окружало эльфов — померкло, а вскоре и вовсе погасло. В глазах Берена Айменел сделался серым и холодным, как камень, к которому был прикован. Дыхание прервалось еще раньше. Сияние в последний раз пробилось вспышкой — так сполох пробегает по угольку, если на него подуть — и умерло совсем. Цепи звякнули — Айменел повис.
— Вот это, — тихо сказал Финрод. — Мне будет очень трудно тебе простить.
— Я сам себе не прощу. Не этого — а того, что обгадил все дело и не смог вас выручить.
— То было не в твоей воле. А это — в твоей.
— У каждого есть право на достойную смерть.
— А право на жизнь?
— Мы не выживем.
— Откуда ты знаешь, что произойдет через час?
— Через час тварюга примется за кого-то из нас. Если за меня — я поблагодарю всех богов.
— Ты просишь смерти, Берен?
— Я только о ней и молюсь, — ответил человек — и запоздало сообразил, что Финрод этого вопроса не задавал.
— Ты знаешь, как ее поторопить. Слово, Берен. Всего несколько слов.
Горец посмотрел на Финрода. Он лишь теперь заметил, что король стоит прямо и делает то же самое, что он делал бесконечное время назад — скручивает цепь. Но не посолонь, как делал Берен, помня, что эльфы обычно нарезают «хитрые гвозди» именно так — а противосолонь.