По ту сторону зимы

Альенде Исабель

— Думаю, Эвелин увезла улику, чтобы защитить меня и Фрэнки, — сказала Шерил Лусии.

— Нет, Шерил. Она думала, что ваш муж убил Кэтрин в пятницу и улетел во Флориду, чтобы создать себе алиби, не предполагая, что кому-то может понадобиться «лексус». Из-за холода тело сохранилось бы до его возвращения в понедельник.

— То есть как? Эвелин не знала, что это я? Но тогда почему…

— Эвелин взяла «лексус», чтобы съездить в аптеку, пока вы спали. Мой друг, Ричард Боумастер, столкнулся с ее машиной. Так и получилось, что мы с ним оказались втянутыми во все это. Когда ваш муж вернется, подумала Эвелин, то узнает, что она брала машину и видела, что находится в багажнике. Ваш муж наводил на нее ужас.

— Значит… и вы не знали,

что произошло, — прошептала Шерил, изменившись в лице.

— Нет. У нас была только версия Эвелин. Она думала, Фрэнк Лерой уничтожит ее, чтобы заставить молчать. Она боялась за вас и за Фрэнки.

— И что же теперь со мной будет? — спросила Шерил, в ужасе от собственного признания.

— Ничего не будет, Шерил. «Лексус» на дне озера, и никто ни о чем не подозревает. Все, о чем мы говорили, останется между нами. Я скажу только Ричарду, он это заслужил, но нет никакой необходимости ставить в известность кого-то еще. Фрэнк Лерой причинил вам достаточно вреда.

В последнее воскресенье мая, в девять утра, Ричард и Лусия пили кофе в постели, в обществе Марсело и Дойш — единственной кошки из всей четверки, с которой пес подружился. Для Лусии было еще рано, она не понимала, зачем вставать на рассвете по воскресеньям, Ричард же рассматривал это как свое падение, хоть и приятное, но неминуемое, если жить вдвоем. Стояла сияющая весенняя погода, и скоро им надлежало заехать за Джозефом Боумастером, чтобы вместе позавтракать; вечером они втроем поедут встречать Эвелин на автобусный вокзал, поскольку старик очень хотел с ней познакомиться. Он никак не мог простить сыну, что тот не предложил ему участвовать в январской одиссее. «Я бы посмотрел, как бы мы управились с нашими делами при твоем участии в инвалидном кресле, папа», — не раз говорил ему Ричард, но для Джозефа это было лишь оправданием, но никак не причиной; если уж они взяли с собой чихуа-хуа, его могли взять тем более.

Тридцать два часа назад Эвелин выехала из Майами, где вот уже несколько месяцев вела более или менее нормальную жизнь. Она по-прежнему жила у Даниэлы, но в ближайшее время собиралась поселиться отдельно; работала воспитательницей в детском саду, а по вечерам — официанткой в ресторане. Ричард помогал ей деньгами, поскольку, как говорила Лусия, на что-то надо их тратить, перед тем как отправиться на кладбище. Консепсьон Монтойя, бабушка из Гватемалы, правильно употребила денежные переводы, регулярно присылаемые Эвелин сначала из Бруклина, потом из Майами. Она сменила свою хижину на дом из кирпича, с пристроенной к нему комнатой, где продавала ношеную одежду, которую присылала ее дочь Мириам из Чикаго. Она уже не ходила на рынок продавать лепешки, а только чтобы купить провизию и поболтать с кумушками. Эвелин подсчитала, что ей должно быть около шестидесяти лет, однако не могла утверждать наверняка, потому что за восемь лет, прошедших после гибели обоих внуков и отъезда внучки, она очень состарилась от горя, в чем можно было убедиться, глядя на фотографию, сделанную падре Бенито, на которой бабушка предстала в самом элегантном своем наряде, в том самом, что носила вот уже тридцать лет и будет носить до самой смерти: плотная домотканая юбка из черно-синей ткани, рубашка, вышитая яркими цветами, типичными для ее деревни, красно-оранжевый пояс и тяжелый разноцветный тюрбан, который каким-то чудом ровно держался у нее на голове.

По словам падре Бенито, бабушка по-прежнему была очень активна, но как-то уменьшилась в росте, усохла, покрылась морщинами и стала похожа на обезьянку, а так как у нее была привычка при ходьбе вполголоса бормотать молитвы, ее считали выжившей из ума. Ее это вполне устраивало, по крайней мере, никто не вымогал у нее денег. Ее оставили в покое. Раз в две недели Консепсьон разговаривала с внучкой по мобильнику падре Бенито, поскольку ни за что не соглашалась приобрести свой собственный, как ей предлагала Эвелин. Это очень опасный

аппарат, если он действует не от розетки и не от батареек, от него можно заболеть раком. «Давай ты будешь жить со мной, мамушка», — умоляла Эвелин, но Консепсьон считала это весьма неудачной мыслью, — что ей делать на севере, кто будет кормить ее курочек и поливать цветы, в дом могут забраться чужие и занять его, она не может позволить себе все бросить на произвол судьбы. Приехать в гости к внучке — это пожалуйста, там посмотрим когда. Эвелин понимала: этого никогда не произойдет, и надеялась, что когда-нибудь достигнет такого положения, что сможет сама приехать в Монха-Бланка-дель-Валье, хотя бы на несколько дней.

— Мы должны рассказать Эвелин всю правду о том, что произошло с Кэтрин, — сказал Ричард Лусии.

— Зачем все усложнять? Достаточно того, что об этом знаем я и ты. Остальное не имеет значения.

— Что значит — не имеет значения? Шерил Лерой убила эту женщину.

— Полагаю, ты не думаешь, что она должна ответить за свое преступление, Ричард. Это был несчастный случай.

— Ты оказываешь катастрофическое влияние на мою жизнь, Лусия. До знакомства с тобой я был честным, серьезным человеком, безупречным преподавателем… — вздохнул он.

— Ты был занудой, Ричард, но заметь: я все равно в тебя влюбилась.

— Никогда не думал, что буду препятствовать правосудию.

— Закон жесток, а правосудие слепо. Единственное, что мы могли сделать для Кэтрин Браун, — это чуть наклонить весы в сторону высшей справедливости, ведь мы защищали Эвелин, а теперь нам следует поступить так же и с Шерил. Фрэнк Лерой был бандит, и он заплатил за свои грехи.

— Есть какая-то ирония в том, что его не могли осудить за совершенные преступления и он вынужден был удрать из-за того, которого не совершал, — сказал Ричард.

— Ну да! Это я и называю высшей справедливостью, — сказала Лусия, чмокнув его в губы. — Ты меня любишь, Ричард?

— А ты как думаешь?

— Я думаю, ты меня обожаешь и не можешь понять, как жил без меня столько времени в тоске, погруженный в спячку.

— Посреди зимы я наконец понял, что во мне живет неистребимое лето.

— Это пришло тебе в голову сейчас?

— Нет. Это Альбер Камю.

Благодарности

Идея этого романа родилась на Рождество 2015 года в доме из темного кирпича в Бруклине, где мы собрались небольшой группой, чтобы выпить первый утренний кофе: мой сын Николас, моя невестка Лори, ее сестра Кристин Барра, Ворд Шумахер и Вивиан Флетчер. Кто-то из них спросил меня, что я собираюсь начать писать 8 января, до которого уже рукой подать; дело в том, что именно в этот день я начинала писать все мои книги на протяжении тридцати пяти лет. Так как у меня не было никаких планов, они начали подкидывать мне идеи, и так постепенно образовался костяк книги.

В моих исследованиях мне помогали Сара Кесслер, как всегда, Чандра Рамирес, Сюзанна Сиполья, Хуан Альенде и Беатрис Манс.

Роже Кукрас — тот человек, который вдохновил меня на описание романтических отношений зрелой пары — Лусии и Ричарда.

Моими первыми читателями и критиками были: мой сын Николас, мои издатели Джоанна Кастильо и Нурия Тей, мои литературные агенты Льюис Мигель Паломарес и Глория Гутьерес, страстный поклонник авторов агентства Бальсейс Хорхе Мансанилья, мой брат Хуан и мои потрясающие подруги Элизабет Суберказо и Делия Вергара. А также, конечно же, Панчита Льона, моя мать, которая в свои девяносто шесть лет не выпускает из рук красный карандаш, которым правит все мои книги.

Им всем и еще многим другим людям, которые помогали мне своим отношением ко мне и в жизни, и в писательском труде на протяжении последних двух нелегких для меня лет, я обязана этими страницами.