Шрифт:
ЛУСИЯ
В конце декабря 2015 года зима все еще заставляла себя ждать. Наступило Рождество с его назойливым колокольным перезвоном, а люди продолжали ходить в футболках и босоножках; некоторым нравился этот сбой во временах года, другие боялись глобального потепления, а между тем в окнах торчали искусственные елки, припорошенные серебристым инеем, сбивавшие с толку белок и птиц. Через три недели после Нового года, когда все уже потеряли надежду на соответствие календарю, природа вдруг очнулась, стряхнула с себя осеннюю спячку, и разразилась такая жуткая метель, какой никто не помнил.
В Бруклине, на проспекте Хайтс, в подвальном помещении дома из коричневого кирпича, в небольшой каморке с горкой снега на пороге Лусия Марас проклинала холод. Она отличалась стоическим характером, свойственным людям
В бруклинской каморке, расположенной на метр ниже уровня улицы и плохо отапливаемой, снег был настоящим кошмаром. Заиндевевшие стекла маленьких окошек с трудом пропускали свет, и внутри царил сумрак, который слегка рассеивали лампочки без абажуров, свисавшие с потолка. В этом жилище была только самая необходимая мебель, да и то подержанная, много раз переходившая из рук в руки, и еще кое-какая кухонная утварь. Хозяину, Ричарду Боумастеру, было наплевать и на убранство, и на удобство.
Метель началась в пятницу: пошел густой снег, и сильные порывы ветра хлестали по улицам, почти совсем безлюдным. Деревья сгибались пополам, а те птицы, что были обмануты непривычным теплом предыдущего месяца и забыли улететь или спрятаться, погибали, не выдержав натиска непогоды. Когда пришло время восстанавливать город от причиненного ущерба, машины по уборке мусора мешками грузили обледенелых воробьев. А вот на Бруклинском кладбище загадочные попугаи, наоборот, успешно пережили метель, в чем можно было убедиться через три дня: они как ни в чем не бывало что-то клевали среди могил. Начиная с четверга телеведущие с мрачным выражением лица и с энтузиазмом, который обычно приберегался для сообщений о терактах в отсталых далеких странах, провозглашали неутешительный прогноз погоды на завтра и ужасные метели в последующие выходные. В Нью-Йорке было объявлено чрезвычайное положение, и декан факультета, где работала Лусия, вняв предупреждению, отменил занятия. Так или иначе, но ей все равно было бы трудно добраться до Манхэттена.
Используя неожиданный выходной, она приготовила большую кастрюлю чилийского живительного супа, не только исцеляющего телесные недуги, но и способствующего бодрости духа. Лусия прожила в Соединенных Штатах больше четырех месяцев, питаясь в университетском кафетерии и не утруждая себя стряпней, за исключением пары случаев, когда ее обуревала ностальгия по родной еде или когда она приглашала в гости подруг. На этот раз она приготовила наваристый бульон с множеством приправ, обжарила лук и мясо, отдельно потушила картофель с тыквой и зеленью и, наконец, добавила рис. Она использовала все кастрюльки, которые у нее были, и ее простенькая подвальная кухня стала выглядеть как после бомбежки, но результат стоил того, даже одиночество, охватившее ее с началом непогоды, отступило. Это чувство то и дело приходило к ней ни с того ни с сего, словно незваный гость, и она прятала его в самый отдаленный уголок сознания.
Этим вечером, когда снаружи под вой ветра вертелись снежные вихри, круто завиваясь между прутьями оконных решеток, Лусию вдруг охватил детский страх. Вообще-то, в своей пещере она чувствовала себя в безопасности; ее примитивный страх перед стихией был нелеп, не стоило из-за него беспокоить Ричарда, единственного человека, к которому она могла обратиться в подобных обстоятельствах, поскольку он жил над нею, на верхнем этаже. В девять вечера она почувствовала неодолимое желание услышать человеческий голос и позвонила ему.
— Что поделываешь? — спросила она, стараясь не обнаружить своей тревоги.
— На пианино играю. Тебе мешает шум?
— Я не слышу пианино, единственное, что я слышу здесь, внизу, — это грохот конца света. Это, вообще, нормально, у вас в Бруклине?
— Зимой иногда бывает плохая погода, Лусия.
— Мне страшно.
— Чего ты боишься?
— Просто боюсь, ничего конкретного. Я понимаю, очень глупо просить тебя спуститься и посидеть со мной немного. Я суп сварила, чилийский, целую кастрюлю.
— Вегетарианский?
— Нет. Ладно, Ричард, не важно. Спокойной ночи.
— Спокойной ночи.
Она проглотила несколько ложек супа, легла на кровать и накрыла голову подушкой. Спала она плохо, просыпаясь каждые полчаса; ей снился один и тот же сон, будто она тонет в какой-то густой и кислой субстанции, похожей на йогурт.
В субботу буря переместила всю свою ярость в направлении Атлантики, однако в Бруклине было по-прежнему холодно и шел снег, так что Лусия решила не выходить из дома, поскольку большинство улиц было завалено сугробами, несмотря на то что расчистку города начали еще на рассвете. Получилось, что у нее есть время почитать и подготовиться к занятиям следующей недели. Она посмотрела репортаж о разрушениях, причиненных ураганом там, где он прошел. Покой, хорошая книга и отдых радовали ее. Через некоторое время она поняла, что кто-то отгребает снег от ее двери. Ничего странного, соседские дети частенько предлагали свои услуги, чтобы заработать несколько долларов. Она возблагодарила судьбу. И подумала, что, может, не так уж и плохо жить в не слишком комфортабельной дыре в районе проспекта Хайтс.
Вечером, немного устав от заточения, она поела супу вместе с чихуа-хуа по кличке Марсело, потом они оба забрались в спальный мешок, улеглись на продавленный матрас, укрывшись кучей одеял, и стали смотреть очередные серии какого-то детектива. В помещении было так холодно, что Лусии пришлось надеть шапку и перчатки.
В первые недели она тяжело переживала свое решение покинуть Чили, где хотя бы юмор был родным, и утешала себя тем, что со временем все изменится. Любое несчастье, случившееся в такой-то день, назавтра будет уже в прошлом. И правда, сомнения длились недолго: она погрузилась в работу, приобрела Марсело, завела друзей в университете и среди соседей, и, надо сказать, люди здесь были необыкновенно доброжелательны. Стоило три раза зайти в одно и то же кафе, как тебя начинали считать кем-то вроде члена семьи. Представление чилийцев о том, что янки неприветливы, оказалось мифом. Единственный, кто не был приветлив, — это Ричард Боумастер, ее домовладелец. Ну да ладно, черт с ним.
Ричард заплатил сущую ерунду за большой дом из коричневого кирпича, какие сотнями встречаются в этом районе. Дом продал лучший друг, аргентинец, который неожиданно получил наследство и уехал на родину. Через несколько лет тот же самый дом, только слегка обветшавший, стоил уже больше трех миллионов долларов. Ричард приобрел его незадолго до того, как молодые профессионалы из Манхэттена в массовом порядке принялись скупать потрепанные, однако живописные жилища и перестраивать их, — тут-то цены и подскочили до небес. Раньше этот квартал был криминальным, там орудовали бандитские шайки и продавались наркотики; люди не осмеливались выходить из дома по вечерам, но в те времена, когда Ричард туда переехал, это место было одним из самых завидных в стране, несмотря на мусорные баки, чахлые деревья и захламленные дворы. Лусия как-то в шутку посоветовала Ричарду продать этот реликт с раздолбанными лестницами и просевшими дверями и уехать на какой-нибудь остров в Карибском море, где можно встретить старость как подобает. Но Ричард был человек хмурого нрава, и его природный пессимизм только подпитывался неприветливостью и неудобствами этого дома, где было пять больших пустых комнат, три санузла, которыми никто не пользовался, запертый чердак и такие высокие потолки на втором этаже, что приходилось ставить огромную выдвижную лестницу, если надо было поменять лампочку.
Ричард Боумастер был начальником Лусии в Университете Нью-Йорка, где она работала в качестве приглашенного преподавателя, заключив контракт на полгода. По окончании семестра жизнь представлялась Лусии чистым листом; необходимо будет найти другую работу и другое жилье, если она собирается остаться тут надолго. Рано или поздно она вернется в Чили окончить свои дни, но до этого еще далеко, а с тех пор как ее дочь Даниэла поселилась в Майами, где посвятила себя изучению биологии морских глубин, а возможно, влюбилась и планирует там остаться, больше ничто не звало Лусию в родную страну. Она решила с толком прожить годы, пока здоровье это позволяет и окончательное одряхление еще не наступило. Ей хотелось пожить в другой стране, где вызовы повседневности постоянно занимают ум, не слишком терзая душу, тогда как в Чили она жила бы под гнетом привычного существования, среди рутины и внутри устоявшихся границ. Там она чувствовала бы себя старухой во власти недобрых, бесполезных воспоминаний, тогда как за границей всегда могут возникнуть какие-нибудь неожиданные возможности.