По ту сторону
Шрифт:
— Рукой подать, — отозвался Жуканов. — Так все прямиком, прямиком, а потом как доедете до камней, тут дорога пойдёт вправо и влево. Которая вправо идёт дорога, это и есть на Жирховку.
— Сколько вёрст отсюда?
— Думаю, будет не больше пяти.
Солдат потёр ладонью замёрзшие щеки.
— А может быть, — сказал он, — тут меньше осталось? Может быть, версты три?
— Может быть, и три, — согласился Жуканов. — Кто ж её знает — дорога немеряная. Да, пожалуй, что три версты. Конечно, три.
Матвеев ждал, что солдат поедет дальше, но он слез с козёл и помахал руками, чтобы согреться.
— Слушай-ка, дядя, — сказал он, — хлеб у тебя есть?
— Есть.
— Дай-ка закусить.
— Да господи! — воскликнул Жуканов. — Пожалуйста, об чем разговор! Сам был на действительной, три года в сапёрном батальоне откачал. Кушайте, будьте здоровы, разве жаль для солдата хлеба? — продолжал он, открывая корзину и доставая завёрнутый в газету хлеб. — Может быть, ветчины хотите? Возьмите уж и ветчины.
— Давай и ветчину, — сказал солдат, беря продукты. — Может быть, и закурить найдётся?
— Очень сожалею, но я некурящий, — виновато сказал Жуканов. — Здоровье не позволяет.
— Чего?
— Здоровьем, говорю, слаб. Грудь табачного дыма не принимает. Не курю. Вот, если хотите, подсолнухов — калёные подсолнухи.
Безайс вынул папиросу и дал ему закурить. Он с жадностью глотнул дым.
Матвеев разглядывал его. Он был одет в новенькую светло-коричневую шинель. Шинель сидела плохо, коробилась, как картонная, и торчала острыми углами на каждой складке; хлястик, перетянутый поясом, стоял дыбом. У солдата было курносое обветренное лицо, он часто мигал покрасневшими от бессонницы глазами. Сняв винтовку, он прислонил её к колесу и стал чесаться всюду — под мышками, за воротником, под коленями. Почесать спину ему не удалось — тогда он потёрся о кухню.
— Едят? — спросил его Жуканов.
— Как звери.
— Давно заняли Хабаровск?
— Третьего дня.
— А как тут дорога сейчас — спокойная? Безопасно ехать?
— А чего ж бояться?
— Мало ли чего! Партизаны могут быть или красные пойдут в наступление. Попадёшь в самую толчею, так, пожалуй, и не выскочишь. Вот я через это и беспокоюсь ехать.
Солдат снова залез на козлы, закрыл ноги и начал отовсюду подтыкать шинель, чтобы не продувало.
— А знаете что? — продолжал Жуканов. — Я лучше с вами поеду. Боюсь я, знаете ли, ехать. Вернусь с вами в деревню, пережду там денька два, пока все не утрясётся, а потом и двину в Хабаровск. Как, господин солдат, возьмёте вы меня с собой?
— Мне что? — ответил он. — Дорога казённая.
— А мы? — воскликнул Безайс, хватая Жуканова за рукав.
Жуканов спокойно отнял рукав.
— А вы идите пешком. До Хабаровска недалеко, живо дойдёте. Ваше дело молодое, не то, что я. Да и я тоже не за себя боюсь, а за лошадей — вдруг отымут?
— Но ведь это чёрт знает что!
— Не чертыхайтесь. Ничего такого особенного нет в этом.
— Скоро вы там? — спросил солдат. — Мне ехать надо.
— Ну, послушайте, Жуканов. Ну, оставьте, пожалуйста.
— Мне нечего оставлять. Чего мне оставлять?
— Поедемте дальше…
— Что я, обязан, что ли, вас возить? Сказал — не поеду.
Безайс, силясь улыбнуться, взглянул на Матвеева. Он сидел бледный, подавленный, глядя в лицо Жуканову.
— Хорошо, — тихо сказал Матвеев. — Мы пойдём. Только отъедемте немного дальше, чтобы мы могли вынуть деньги и бумаги.
— Какие деньги? — громко спросил Жуканов. — Это что вы пятёрку мне дали? Берите, пожалуйста, мне чужого не надо. Подавитесь своей пятёркой.
— Тише, пожалуйста, — сказал Безайс, насильно улыбаясь и путаясь в словах. — Деньги, тысячу рублей… И бумаги. Пожалуйста.
Жуканов обернулся к солдату. Он молча, с любопытством наблюдал за ними.
— Чистая комедия, — сказал он, разводя руками и улыбаясь. — Какие-то бумаги с меня требуют. Чудаки. Не рад, что связался с ними. Уходите вы с богом, отвяжитесь от меня. Я вас не трогаю, и вы меня не трогайте.
— Какие бумаги? — спросил солдат. — Об чем у вас разговор?
— Жуканов, — сказал Матвеев глухо, почти шёпотом. — Дайте нам незаметно взять деньги, и мы вас отпустим. Бросьте эту игру. Слышите, Жуканов?
— Вы и так уйдёте, — ответил он тихо. — Уходите, пока целы. Берегите головы, а о деньгах не думайте. Деньги хозяина найдут.
— Слушай ты, Жуканов! — произнёс Матвеев с угрозой.
— Сорок восемь лет Жуканов. Да ты мне не тыкай, — молод ещё тыкать. Пошёл вон из моих саней! Слышишь? Господин солдат, что же это такое? Какие-то лица без документов нахалом залезли в сани и не вылезают.
— Матвеев… голубчик… ну, ради бога… — быстро заговорила Варя, и в её голосе зазвучала тоска и ужас. — Уйдёмте… скорее. Ну, я тебя прошу… пожалуйста, оставь…
Он больше догадался по движению губ, чем расслышал её последние слова:
— Убьют ведь…
— Матвеев, я ухожу, — сказал Безайс, поднимаясь с места и беря мешки. — Идём.
Матвеев взглянул на него с угрюмым упрямством.
— Я без денег не пойду, — ответил он, бледнея и сам пугаясь своих слов. — А ты — уходи. Уходи, Варя.
— Идиот, — упавшим голосом сказал Безайс, снова садясь на своё место. — Проклятый идиот.
Они услышали тяжёлый прыжок — солдат спрыгнул на землю и спускал предохранитель винтовки. Он делал массу мелких движений, и на его простоватом лице горел деловой азарт. «Застрелит ещё, дурак», — тревожно подумал Матвеев.
Скрипя новыми сапогами, солдат подошёл к саням. На секунду он задержался, что-то вспоминая, потом быстро, как на ученье, взял ружьё наизготовку, выбросил одну ногу вперёд.
— Вы кто такие? — спросил он строго. — Документов нет?
— Нет, — покорно ответил Матвеев.
— У меня — есть! — воскликнул Жуканов, торопливо доставая бумажник и роясь в нём. — Паспорт, метрическая выпись и удостоверение с места службы, от торгового дома Чурина. Прошу посмотреть. А у них нет, то есть, может быть, есть какие-нибудь, да они их попрятали.