По ту сторону
Шрифт:
— Ну, зачем она тебе? — повторила Шура.
Жора нагнулся к её уху:
— Коров да свиней травить. Вот будет порядок!
— Коров и свиней? — повторила тихо девочка.
— Да.
— Ладно, потом, — сказал Шура и убежала.
Вечером в имении появился незнакомый офицер. Из разговоров его с Эльзой Карловной Шура поняла, что он просит у хозяйки разрешения сделать в её доме короткий привал для своего отряда, отправляющегося на станцию, а оттуда на фронт в Россию.
Ампула с ядом была всё ещё в кармане у Шуры. Она не отдала её
Шура собиралась посоветоваться с Люсей, куда девать яд, и забыла про ампулу. Она вспомнила о стрихнине только теперь, узнав, что отряд фашистов идёт на Восточный фронт.
Из окна кухни Шура наблюдала, как солдаты заполняли двор, как они, засучив рукава и перешучиваясь, готовились мыть руки. Шура смотрела на них, бледная, охваченная одним чувством безудержной ненависти: «Они поедут к нам, в Советский Союз, убивать наших людей…»
Она стояла, засунув руки в карманы и гневно сжав кулаки. И вдруг нащупала маленькую, хрупкую ампулу. Мысль, мгновенно поразившая Шуру, была так отчётлива, что она удивилась, как не подумала об этом раньше. Ей показалось, что время остановилось и кругом стало очень тихо, словно весь мир прислушивался сейчас к тому, что происходило на кухне. Сейчас она уничтожит этих солдат, которые идут на Восточный фронт.
Шура еще раз взглянула на них. Но солдаты уже не смеялись. Они рассаживались как попало — на земле, на дровах. Как видно, первое возбуждение, вызванное радостью предстоящего отдыха прошло, а сам отдых обещал быть слишком коротким, чтобы ему радоваться. Лица солдат были усталые, на них не оставалось и признака веселья.
Шура жадно и торопливо оглядывала одного, другого… Как много среди них пожилых. А вот один совсем старый, у него даже волосы седые…
Солдат посмотрел на неё и улыбнулся обыкновенной, доброй улыбкой. Когда Шура отпрянула от окна, на его лице появилось выражение не то растерянности, не то обиды. Он вздохнул, отвернулся и стал оглядывать массивные, прочные сараи Эльзы Карловны равнодушно, даже, пожалуй, отчужденно. Никогда не доводилось ему владеть такими сараями.
Шура отошла от окна, разбитая и ослабевшая, словно не один миг, а долгие часы глядели друг другу в глаза она и тот пожилой, усталый солдат. Шура не могла бы даже сказать, о чём думала она в эту минуту и правильно ли было то, о чём она думала, но она вполне отчётливо сознавала, что не может убить этого простого старого человека.
Измученная, она вынула из кармана ампулу и, ни о чём не думая, рассматривала её, положив на ладонь. Как раз в тот момент на кухню вошла санитарка. Она пристально посмотрела на Шуру и выслала её из кухни, подозрительно поглядывая на молоко, стоявшее в огромном эмалированном ведре. Машинально положив ампулу снова в карман, Шура взяла таз с водой и мыло, думая только о том, как бы не споткнуться, у неё подкашивались ноги.
После рабочего дня, когда ребята собрались на кухне ужинать, Шура рассказала, что её вызывал гестаповец и отобрал у неё ампулу с ядом. Не закончив рассказ о том, что там было, она закрыла лицо руками и заплакала.
— Надо разобраться, — сказал Вова, — а в панику бросаешься зря.
За столом воцарилась тишина. В этот вечер никто не притронулся к ужину. Все поняли, что история с ядом не кончится так просто, санитарка, конечно, может сказать что угодно, но ведь ей поверят больше, чем русским ребятам.
Шуру забрали ночью. Люся видела в окно, как её, избитую, с растрёпанными волосами, провели через двор в кирпичную пристройку с решётками. Она шла, еле передвигая ноги. Солдат открыл дверь и толкнул Шуру прикладом автомата так, что она упала через порог.
Затем посадили в подвал Жору, Люсю и Вову, но отдельно от Шуры. В подвале было темно, холодно, сыро. За дверью раздавались мерные шаги часового. Ребята долго не могли придти в себя и сидели молча. Но вот шаги часового стали глуше.
— Давайте, ребята, договоримся, как держаться — предложил Вова. — Будем отвечать, что ничего не знаем. Согласны?
— Согласны-то согласны, — начал Жора, — но я думаю, Вова, так: лучше объявить, что яд нашёл я, а не Шура.
— Нет, Жорка, не выйдет. Ведь санитарка всё видела, — сказала Люся.
Шаги часового раздались у двери. Все замолчали.
Жора мысленно готовился к истязаниям и дал себе слово, что бы с ним ни случилось, ничего не говорить этим мерзавцам. Люся думала только о Шуре и тихо шептала:
— Шурочка милая, что же будет с тобой?..
Вова упрекал себя в том, что вовремя не отобрал яд у Шуры. А теперь разве эти звери поверят ей? «Как же это я прозевал?» — сокрушался он.
…Гестаповец с круглыми ледяными глазами сидел за столом, не сводя тупого жесткого взгляда с Шуры. На ней, вместо платья, болтались лохмотья, лицо было в ссадинах и синяках. Она не могла стоять — её поддерживали двое охранников.
— Ты большевичка? — спросил переводчик.
Шура подняла голову. Да, этот немец совсем не похож на того, седого, улыбнувшегося ей. Твёрдым голосом она ответила:
— Я советская школьница.
— Где взяла ампулу с ядом? — допытывался переводчик.
— Подобрала на полу в госпитале.
— Украла?
— Я уже ответила, — повторила Шура.
— Ты хотела вылить яд в молоко?
— Если б хотела, то вылила бы, не побоялась!
— Но тебя остановила санитарка?
— Вы лжете, вы просто фашистский холуй, мерзавец!
Переводчик торопливо перевёл её слова. Гестаповец сразу переменился в лице. Он встал из-за стола, взял пистолет. Его удивляла и злила смелость этой избитой маленькой, худенькой девочки.
Гестаповец вышел на середину комнаты и впился в Шуру глазами стервятника. Потом со всего размаха ударил её пистолетом в грудь.
Шура с коротким стоном упала на пол, стукнувшись головой о каменную стену подвала. Она хотела что-то сказать, но гестаповец ударил её сапогом в грудь и крикнул бешено: