По ту сторону
Шрифт:
Все пусто. Перед диваном стояла маленькая карточка девушки на фоне синего неба. Механически я выдернула фотографию из рамки и сунула в карман. Это была Настя, но мало ли. Вдруг будет кому показать.
Окно было настежь распахнуто. Шторы раздвинуты – терраса Макдоналдса была как на ладони. Тополиный пух комьями гонялся по пластиковому полу, кружась на сквозняках.
На кухне было очень чисто. Все помыто, расставлено по полочкам, посудные шкафчики блестели.
Кто бы мог подумать. Такая чистюля.
И тут я обернулась на телефонный звонок. Аппарат стоял
– Алло…
– Скорую помощь вы вызывали?
– Да…
– Почему дверь в подъезд закрыта?
– Не может быть! Я только что прошла.
– Скажите код, мы не можем войти.
– Я не знаю кода. Я спущусь и открою вам.
– Только быстро.
Я бросила телефонную трубку на рычаг и рванулась к двери. И тут же остановилась. На стене, на кухне, у этой аккуратной девушки были записаны столбики телефонных номеров. Их сопровождали буквы, у кого-то заглавные, у кого то маленькие. У кого-то номер был без всяких обозначений. Я посмотрела на девушку, на номера, и, не раздумывая, бросилась к лестнице.
Дверь была нараспашку, как и тогда, когда я вошла в нее.
Кто-то им уже открыл, – мелькнуло у меня в голове. Но врачи мне на лестнице не попались, странно. Я развернулась, чтобы подняться снова по лестнице, и тут сильный удар по затылку остановил мою возможность думать.
– Ну что, пришла в себя? – я услышала уже знакомый голос. – Архиповна, плесни как еще водички на нее. Вот горемыка-то.
С трудом открыв глаз, я снова закрыла его. Яркое солнце ослепило меня, не давая мне возможности разглядеть где я, и что…
– Молчи пока. На вот водички хлебни.
– Повезло тебе дивчина, что Андреич за тобой пошел.
И тут я все вспомнила. Телефоны в кухне. Я резко вскочила. Голова кружилась.
– Зря ты так делаешь. На все надо иметь терпение. А ты, вот так просто, после удара такого хочешь куда-то бежать.
– Там… там… телефоны. Мне очень надо.
Мы сидели прямо на траве, на газончике перед домом Насти. У ее подъезда стояла скорая. Я рванулась к подъезду, уже ничего не соображая. Поднявшись по лестнице, прислушиваясь к своей голове, чтобы не рухнуть в обморок, я оказалась опять перед настежь распахнутой дверью.
– Все, прекращаем. Целый час интубировали адреналин. Нажралась девка от души.
– И чего таким молодым не хватает? Отзвонится надо на подстанцию. Звони пока я карточку заполню.
Это были женские голоса, даже отдаленно не напоминающие тех бандитов, что…
Я смело шагнула в квартиру и прошла на кухню.
– Постойте, вы куда? – женщина, сидящая в глубине комнаты, подняла голову от своих бумаг.
– Я тут живу с ней, – не раздумывая ответила я и, не останавливаясь больше для дальнейших объяснений, рванулась к стенке над телефоном. Меня ожидало огромное разочарование. Огромный клок обоев повис, сорванный чьей-то рукой. Куска с телефонами не было и в помине. Лишь серая цементная стенка уныло смотрела на меня своими убогими трещинками.
– Это вы вызвали ей скорую? – послышались новые вопросы.
– Да нет, у меня записано – мужской голос.
– А тут разве разберешь – кто это…
Я молча вышла…
На траве, перед домом, уже никого не было. Уже ничего и никого не опасаясь, я пошла к метро. Архиповна и Андреич все так же сидели на каменной оградке. Сизые носки медленно потягивал пиво через полосатую трубочку, вставленную в узкое горлышко бутылки.
– Пришла… Не нашла ничего? – хитро посмотрел на меня Андреич.
– Нет… Было… Были телефоны на стенке записаны… А теперь их нет, – от горечи и разочарования я бормотала о своих проблемах и поисках этим чужим, грязным, и вонючим людям.
– Не расстраивайся…
– Если бы я не вышла, а срисовала бы эти телефоны, то у меня была бы ниточка, а теперь, все оборвано, ничего больше нет, – я никак не могла остановится, меня просто как прорвало.
– Помедлила бы – сама бы погибла. Да и вряд ли бы помогла бы тебе та ниточка. Гордыни в тебе было много, когда днем сюда пришла. Не могло у тебя получится все хорошо. Не любит разум гордыню.
– Как же жить тогда? Униженной и оскорбленной что ль? – второй раз за сегодняшний день Достоевский всплывал в мох ассоциациях. – Да вы тут ни о чем не думаете, вам-то что…
– Унижение? А кто тебя унизил? Оскорбил? А кто тебя оскорбил? Те, кто глаз тебе выбил? Если б тебя гадюка укисла – ты б тоже считала себя униженной и оскорбленной?
– А, – отмахнулась я от него. – Философствуете, а сами сидите – жрать нечего.
Он замолчал. Архиповна тоже не стала спорить.
– А ты иди, что сидишь, иди… – пробормотала она, косясь на голодного худого кота, что бродил тут вокруг них, пытаясь разжиться едой.
Брошенный кот, которого видать никто не купил… брошенные люди… тоже никому не нужные…
Чтобы я сейчас отдала за то, чтобы быть вот так же брошенной, чтобы меня никто не искал, чтобы можно было вот так сидеть тут, на отрытом месте, и быть всем безразличной, никому не нужной и не прятаться ни от кого… – просто сидеть вот так на солнце, пусть оборванной, нищей, но независимой и живой.
– Хорошие мысли, – услышала я откуда то снизу. Обладатель Рваных сизых носков, все так же неподвижно сидевший прямо на асфальте, обрел голос. Старик приподнял голову и посмотрел в мой правый глаз. Я вздрогнула.
– А почему меня врачи не подобрали? – вдруг вспомнила я.
– Бомж, пьяный, кому он нужен? Проспится…
– Аааа, ясно. А вы почему меня спасли?
– Бомжи не рыцари, деточка, – снова заговорил Андреич. – Бомжи философы новой волны… они вне системы, – почему-то говорил он о себе в третьем лице. – Поэтому свободны. И среди них появился один, осознавший это и создавший из отстоя цивилизации святое воинство.
– Пожалуй, я пойду, – встала я.
– Иди конечно. Я же и говорю, молодая ешшщо. Была бы спокойной, сразу бы заметила, что один сидит на террасе и наблюдает за окном в доме напротив.