Шрифт:
Рота, смирно!
Щелк.
— Вперед — шагом марш!
Топ. Топ.
— Рота, стой!
Топ, бух, стук.
— Равнение напра‑во.
Шепот.
— Равнение нале‑во.
Шорох.
— Кру‑гом!
Топ, шарк, бух.
Давным‑давно под лучами палящего солнца один человек в полный голос отдавал приказы, а рота их выполняла. Летом пятьдесят второго под небом Лос‑Анджелеса, у бассейна, что рядом с отелем, стоял сержант‑инструктор, и там же выстроилась его рота.
— Равнение на середину!
Шорох, шепот, шелест, шаг. Тишина.
И сержант‑инструктор, раздетый до трусов, идет вдоль кромки бассейна, сверля водянисто‑холодным взглядом свою роту, свою команду, свою часть — своего…
Сына.
Мальчик лет девяти или десяти стоял по струнке, смотрел по‑военному в никуда, плечи держал ровно, будто накрахмаленные, а отец, чеканя шаг, ходил кругами, лающим голосом выкрикивал команды, склонялся над мальчишкой и давал жесткие указания. Оба — и отец, и сын — были в плавках, минуту назад они убирали территорию, раскладывали полотенца, драили кафель. Но теперь время близилось к полудню.
— Рота! По порядку номеров рассчитайсь! Первый, второй!
— Третий, четвертый! — выкрикивал мальчик.
— Первый, второй! — громко кричал отец.
— Третий, четвертый!
— Рота, стой! На плечо! Целься! Подбородок на себя, носки в линию, выполняй!
Воспоминания замелькали, как старая пленка в допотопной киношке. Откуда они пришли, эти воспоминания, и почему?
Я ехал на поезде из Лос‑Анджелеса в Сан‑Франциско. Время было позднее, я пошел в вагон‑ресторан и оказался там в одиночестве, если не считать бармена и еще какого‑то пассажира, то ли молодого, то ли старого, который сидел через проход от меня и пил уже вторую порцию мартини.
Он и навеял воспоминания.
Эти волосы, лицо, испуганные, затравленные голубые глаза, находящиеся в нескольких футах от меня, внезапно остановили течение времени, перебросив меня в прошлое.
То отчетливо, то расплывчато я видел себя в вагоне поезда, а потом сразу — возле кромки бассейна, видел светлый, исполненный боли взгляд этого человека, сидящего рядом, — и сквозь три десятка лет слышал голос его отца, а уж вернувшись в прошлое на те же пять тысяч дней, не сводил глаз с его сына, который выполнял повороты кругом и в полоборота, замирал как вкопанный, вскидывал воображаемую винтовку, брал на караул, целился.
— Смирно! — рявкал отец.
— Смирно! — эхом вторил сын.
— Будет ли этому конец? — прошептал Сид, мой лучший друг, который загорал рядом со мной под жарким солнцем, следя глазами за происходящим.
— В самом деле, — тихо поддакнул я.
— Сколько времени это длится?
— Как видно, не один год. Похоже на то. Долгие годы.
— Ать, два!
— Три, четыре!
Башенные часы неподалеку пробили полдень; в это время у бассейна начинал работать летний бар.
— Рота… шагом марш!
Двое, мужчина и парнишка, маршем направились по мощеной дорожке к полузапертым воротцам.
— Рота, стой. Слушай мою команду! Открыть засовы! Делай!
Мальчик поспешно отодвинул засовы.
— Делай!
Он распахнул створки, отпрыгнул назад, выпрямился в ожидании.
— Кру‑гом, вперед, шагом марш!
Дошагав до самой кромки бассейна, мальчишка едва не свалился в воду; тогда отец с кривой ухмылкой приглушено скомандовал:
— …стой.
Сын пошатнулся.
— Черт, — прошептал Сид.
Отец оставил сына у воды, негнущегося, как скелет, и прямого, как флагшток, а сам куда‑то ушел.
Сид неожиданно вскочил, не отрываясь от этого зрелища.
— Куда? — одернул я.
— Мать честная, неужели он заставит ребенка стоять столбом?!
— Не дергайся, Сид.
— Да ведь это издевательство!
— Не лезь на рожон, Сид, — сказал я вполголоса. — Это ведь не твой сын, верно?
— Верно! — сказал Сид. — Черт побери!
— Из этого не выйдет ничего хорошего.
— Нет, выйдет. Сейчас найду этого…
— Посмотри, Сид, какое у мальчишки лицо.
Взглянув на мальчика, Сид весь сжался.
Парнишка, стоящий в ослепительном блеске солнечных лучей и воды, был горд. В том, как он держал голову, в том, как горели его глаза, как его обнаженные плечи вынесли бремя понуканий и придирок — во всем сквозила гордость.
Именно эта оправданная гордость заставила Сила отступиться. Придавленный какой‑то безнадежностью, он опустился на колени.
— Неужели мы так и будем сидеть сложа руки и смотреть на эту идиотскую игру. — Сам того не замечая, Сид перешел на крик: — «Делай раз, делай два»?
Отец мальчика это услышал. Складывая полотенца в стопку, он замер у дальнего конца бассейна. Мышцы спины заиграли, как шары в автомате, набирающем очки. Он резко повернулся, прошел мимо своего сына, который до сих пор стоял по струнке в сантиметре от края бассейна, кивнул ему, выказывая хмурое одобрение, а потом приблизился к нам с Сидом и накрыл нас стальной тенью.
— Будьте любезны, сэр, не повышать голос, — приглушенно начал он, — чтобы не сбивать с толку моего сына…
— Еще чего! Я буду говорить так, как сочту нужным! — Сид начал подниматься.
— Нет, сэр, не будете. — Он устремил на Сида острый нос, точно прицелился. — Это мой бассейн, моя земля. У меня договор с хозяевами отеля: их территория заканчивается у ворот бара. Если уж я берусь за дело, то порядки устанавливаю сам. Кто им не подчиняется, того гоню взашей. В буквальном смысле. Сходите в спортзал — там на стене мой черный пояс по джиу‑джитсу и дипломы с соревнований по боксу и стрельбе. Попробуйте схватить меня за руку — сломаю вам запястье. Попробуйте чихнуть — сломаю нос. Одно неверное слово — и вашему дантисту обеспечена работа на два года. Рота, смирно!