По велению Чингисхана. Том 2. Книга третья

Лугинов Николай

И сколько уже владык из века в век попадало в такую ситуацию, в придворное непробиваемое окружение, как в тюрьму, ими же самими для себя созданную… Но разве что единицы из них, подобно Бодончору, сумели вовремя понять это и вырвались из страшного, губительного для государственного дела кольца, разорвали его. Да и впредь, похоже, большинству властителей в мире не избежать этого превращения в домашних, дворцовых узников, игрушку своих приближенных, каковой те будут вертеть как им угодно.

И тяжело думать, что судьба целых народов зависит чаще всего от доброго ли, дурного ли нрава и ума единственного человека, ставшего правителем… Можно ли при этом ожидать, что когда-нибудь наступят

добрые для всех времена? Нет, конечно. Видно, так задумано все это Великим Тэнгри, и с ним не поспоришь. Можно только кое-где, в отдельных владениях смягчить это разумным управлением, не более того.

Что и говорить, много огорчительного в жизни на этой срединной земле. Есть только одна бессловесная наука для всех до одного глупых народов – страдания, да и их действие недлительное, иначе бы не повторялись бессчетно. Мало чему учится человек, причем доброму не чаще, чем злому. Видя то, обо что спотыкался семяжды семь раз, все равно пытается бездумно, наудачу перешагнуть… Видимо, короткая память людей – проклятие Демона дурной стороны неба. Нечего и спрашивать, будет ли все это вечно повторяться, наслаиваясь и умножая зло, в несчастное наследство переходя от поколения к поколению, из рода в род…

– И разве может быль о моей жизни, о моих блужданиях, поисках и обретениях, мои мысли, к которым пришел ценою огромных страданий и усилий, превратиться в правдивое предание и сохраниться во благо наследующих нам, послужить добрым примером какому-нибудь далекому потомку, мудрому вождю… кто знает?.. Кто знает…

Так, говорят, стенал в конце своей земной беспокойной жизни великий и мудрый Бодончор.

Глава вторая

Межвременье, или В преддверии нового года

Из главы «Забота о Государстве»:

1. Сунь-цзы сказал: Причин, по которым начинается война, пять. Первая – борьба из-за честолюбия, вторая – борьба из-за выгод, третья – накопление вражды, четвертая – внутренние беспорядки, пятая – голод.

2. Названий войны также пять. Первое – война справедливая, второе – война захватническая, третье – война личная, четвертое – война насилия, пятое – война против самих себя.

3. Когда пресекают насилия и спасают свою страну от беспорядков – это война справедливая. Когда нападают, полагаясь на многочисленность своей армии, – это война захватническая. Когда поднимают войско из-за своего гнева – это война личная. Когда отбрасывают всякую законность и гонятся за одной выгодой – это война насилия. Когда поднимают всю страну и двигают многочисленную армию, в то время как в стране беспорядки и люди изнемогают, – это война против самих себя.

4. Для прекращения каждой из этих пяти войн имеются свои пути. Справедливая война непременно прекращается смирением; личная война непременно предупреждается искусной речью; война насилия непременно преодолевается обманом; война против самих себя непременно преодолевается искусной тактикой».

Сунь-цзы, «Трактат о военном искусстве» (IV в. до н. э.)из книги Н.И. Конрада «Избранные труды» (ХХв.)

Год Белого Мерина, а если быть точным, то год 1210-й от Рождества Христова, промелькнул быстроногим скакуном в бесконечных тревогах и хлопотах.

Как всегда в канун нового года – года хой, или иначе, года овцы, – Чингисхан собрал в Ставке старейшин и военачальников на совет. Но разве могли они сами выбирать и решать, что им делать в предстоящем году? Верховный властелин хоть и находился до сих пор в неподвижности, но глаза его цепко следили за всеми

и каждым, заставляя смелых робеть, а горделивых вытягиваться в струнку. Сама судьба на этот раз срывала с их языков хвалу небесам, которые давали Великому Хану силы после его тяжелого недуга, и самому вождю, при котором только можно было жить так свободно и счастливо под этими небесами.

Приближенным Хана действительно было грех жаловаться на жизнь. С той поры как нашли управу на давних, но излишне возомнивших о своем значении, союзников тангутов, Степь вновь была под контролем. Шли новые подати. Из глубинок Алтанского улуса дни и ночи напролет тянулись к окраинам пустыни Северного Хобо (Гоби) караваны верблюдов и лошадей, навьюченные провизией и товаром.

При этом у собравшихся в Ставке на совет воителей и мудрецов не было прежней уверенности, когда они вмешивались в малейшие волнения в Степи, зная, что, не прилагая сил, одним туменом могут, что называется, нащелкать по носу любому «расшалившемуся» народу. Теперь особенно настороженно приходилось оглядываться на чжурчженов, которые могли собрать и обеспечить довольствием войско несметное: они имели множество родственных племен и народов. Поэтому во всех отдаленных районах монголы проводили массовую мобилизацию.

* * *

Обездвиженный Чингисхан все видел и примечал: истинное обожание в глазах одних и корыстную лесть в устах других, пустомельство третьих и молчаливое многоречие четвертых. Но более всего его волновало то, что чжурчжены на протяжении Великой стены, тянущейся вдоль окраин пустыни Хобо, сосредоточили крупные военные силы, навезли провизии.

Теперь они могли напасть на монголов одновременно с разных сторон совершенно самостоятельными частями. Тогда, без того малочисленному монгольскому войску придется раздробиться на десятки фронтов, превратившись в крупинки военных формирований, которые чжурчжены в каждом отдельном случае легко подавят численным превосходством.

Чингисхан еще не заговорил, когда стал услышан. Тойоны в раз словно проглотили свои восхваления и перешли к делу. Было ясно, что выжидательная позиция для монголов проигрышна во всех отношениях. Требовалось опередить события, ударить первыми, как делали они практически всегда. Но разница заключалась в том, что крупные войска найманов или тангутов превышали численностью в два, в три раза, а на этот раз предстояло сразиться с противником, в десятки раз превосходящим числом! Но когда народу, имеющему характер, грозит истребление, то путь остается один: смерть или победа.

Промедление было хуже смерти, ибо тогда их ждало еще и бесславие. Алтан-Хан найдет общий язык с кара-китаями и Мухаммет-Султаном, что нападут с запада. Объединенное войско покроет Степь, как песок в суховей. Монголы должны были напасть первыми, пустив впереди себя слух, будто Мухаммет-Султан хочет подмять под себя Алтан-Хана, а вместе они считают себя выше кара-китаев, которым, в свою очередь, и знаться-то с первыми зазорно.

Чингисхан также понял, что ему не избежать встречи с Алтан-Ханом, которой до сей поры удавалось избежать. Наступал решительный момент, когда Степь должна была потягаться силами со всем иным миром.

* * *

Вот уже более десяти лет великий тойон Джэлмэ, отвечавший за отношения с внешними странами, вел тайную слежку за Алтанским улусом.

За это время монгольские лазутчики пустили глубокие корни в китайскую землю: они сумели распространиться повсюду и проникнуть в самые разные слои населения, а также в средние звенья руководства.

Большинство из них – торговцы или люди, близкие к торговым кругам, вхожие в знатные семьи, умеющие провернуть разные сделки на всех уровнях.