По встречной в любовь
Шрифт:
— И как прикажете после этого работать? — приподняла брови одна из сотрудниц, что выстроились вдоль кухонной столешницы, точно в музее перед картиной.
— Ну так сбегайте кто-нибудь на угол за клубникой. Я угощаю.
И Иннокентий, сунувшись в бумажник, с облегчением выдохнул: бумажка в пятьсот рублей там имелась. Девушка убежала, а ему уйти не пришлось: в дверях появился дядя. Джинсы, клетчатая рубашка с расстегнутым воротом, руки в карманах — обычный вид хозяина фирмы. Даже захотелось одернуть пиджак, как
— Ну так что? Перенесём сюда совещательный орган или купим всем по абонементу в Эрмитаж? Пошли вон отсюда! Еще не перерыв на обед. А ты со мной.
К племяннику тот обратился даже грубее, чем к девушкам, и Иннокентию захотелось поправить и галстук тоже. В дядином кабинете всё просто и чисто. Мебель лет десять не меняли, кроме кресел, и не намеревались менять в ближайшие лет пять.
— Я хочу знать, что вот это такое? — Сергей Александрович тряс перед носом племянника каким-то документом и пока не повышал голоса. Даже при закрытой двери. — Можешь внятно объяснить?
Иннокентий вырвал из рук дяди бумагу. Зарплаты работников и… незапланированная премия одной сотруднице.
— Это я подписал указ.
— Я понимаю, что ты. На каком основании? Она миллионы фирме принесла или минет хорошо делает? Ты с ней спишь?
Иннокентий выдержал пристальный взгляд и решил не развивать скользкую тему.
— Это единовременная помощь. Кате уже коллекторы звонили.
— Да хоть сам Папа Римский. Мне-то какое дело? У неё есть зарплата, вот пусть и живёт по средствам. Ну?
— Что ну? Деньги ей уже выдали. Что ты хочешь, чтобы я сделал?
— Головой об стену побился, чтоб мозги на место встали! Вот что я хочу! — выкрикнул Сергей Александрович и ударил кулаком по столу. — Да сядь ты уже!
Да, Иннокентий был на голову выше дяди, как и его отец. Свои метр семьдесят пять Сергея Александровича вполне устраивали. Если в тот момент он не отчитывал какую-нибудь дылду на шпильке или собственного племянника.
— Послушай, — он перевалился через стол, чтобы быть поближе к Иннокентию, откатившему кресло к краю стола, специально чтобы быть подальше от разъяренного дяди. — Хочет больше зарабатывать, пусть ищет другую работу, а у меня завтра на ее место очередь стоять будет. Ещё и за меньшую зарплату, понимаешь?
— Я всё прекрасно понимаю. Но Катя работает у нас пятый год. К ней никогда не было претензий. Неужели один раз трудно войти в положение?
— А в мое ты не хочешь войти? Кто здесь всё делает? Катя или может ты? Я здесь всё делаю и не для того, чтобы она кредиты брала. Может зарабатывать сама и больше, вперёд. Её никто не держит. Пусть скажет спасибо, что кто-то за неё думает. И за тебя, кстати, тоже. Так что ещё один акт такой самодеятельности, пойдёшь вон вместе с Катей, Леной, Машей, Сашей или кому ты там ещё решишь помочь за счет фирмы.
Иннокентий действительно опешил и сам подался вперёд, точно не расслышал слова дяди на расстоянии.
— То есть ты меня уволишь?
— Правильно мыслишь, товарищ. Бьют не по паспорту, а по роже. И судят по делам. Больше нет твоего папочки, чтобы тебя прикрывать. Уяснил?
Иннокентий кивнул.
— Вот и молодец. Сиди и не чирикай. Где все стартапы, в которые ты вложился? В жопе, вот где, как и твои четыре миллиона. Потому что ты дурак и ничего не понимаешь в бизнесе. И тебя любой облапошить может. Ты у Кати документы по кредитам попросил прежде, чем денег дать?
— То есть ты не веришь работнику с пятилетним стажем? Почему ты вечно уверен, что все вокруг врут?
— Потому что все вокруг врут. Сколько тебе нужно еще просрать денег, чтобы понять это?
Иннокентий ничего не ответил. Сергей Александрович устало покачал головой.
— В наше время верить нельзя никому. Порой даже самому себе, — процитировал он шефа гестапо из кинофильма «Семнадцать мгновений весны». — Мне можно. С этой минуты ты не подписываешь никаких финансовых документов. Понял, товарищ директор? Просираешь только свою зарплату и ни копья больше.
— Понял, — процедил Иннокентий сквозь зубы.
Дядя Серёжа не злился на него. Он просто делал бизнес, как всегда, чётко и грубо. Красивый мужчина, даже с сединой в коротко подстриженных волосах, с дурацким чубом вместо челки, вечно улыбчивый, с шуточками, но до поры до времени. Пока его слушались. Беспрекословно. Отец порой пытался спорить с ним, но лишь нервы себе трепал. Последнее слово и любое решение по бизнесу оставались всегда за младшим братом.
Они вышли из кабинета вместе. Дядя швырнул на стол секретарши конверт.
— В одиннадцать придет маляр, отдашь.
Секретарша подняла на него удивлённые глаза:
— Маляр?
— Художник этот. От слова худо…
— Сколько там, если спросит?
— Двенадцать тысяч, как и договаривались. Все, пока, — Сергей Александрович хлопнул племянника по спине и снова обернулся к секретарше. — Я до вечера на базе. Мне не звонить. Кому надо, знают мой телефон.
И ушёл, как всегда хлопнув дверью. Иннокентий наклонился к столу, чтобы только секретарша услышала его слова:
— Дай в долг до завтра шесть штук.
— Иннокентий Николаевич, это даже не пятнадцать процентов.
— Их двое.
— Откуда знаешь?
— Видел вчера, как они рисовали, — чуть не покраснел Иннокентий.
От воспоминаний. Совсем не от вопросительного взгляда Валерии Ильиничны, секретаря, по меньшей мере, с двадцатилетним стажем, знавшей его с пелёнок. Хотя перед ней он стушевывался довольно часто, точно перед матерью, даже если его и не ловили ни на какой директорской оплошности.