По законам Дикого поля
Шрифт:
– Уходи. Пропадешь без воды. Ну. Если не помру, приходи ночью.
Вожа тихонько посвистел коню какую-то знакомую обоим мелодию и резко стеганул по крупу. – Пошел.
Лежать на горячей прокаленной земле, едва прикрытой сухой травой, и смотреть за округой оказалось трудно. Вожа отбросил пустой мешок из-под кумыса и впал в полусон, в полузабытье. Он слышал пение ветерка, чирикание стрепетов, потом погрузился в видения…
Ордынцы не сразу подошли к кургану. Они долго прислушивались, присматривались, потом обтекали курган со всех сторон и стали медленно, тихо приближаться
Вороны тоже важно похаживали на почтительном отдалении и шаг за шагом приближались к неподвижно лежащему человеку. Это расположило ордынцев к более быстрому продвижению.
Прошел над курганом орел-стервятник. Запах пороховой гари отпугивал его, но внизу было так тихо… Стервятник снизился и пошел над курганом еще раз. Совсем низко. Тень стервятника пала на лицо зверолова и пробудила того.
Два точных оглушительных выстрела встретили уже бегущих в полный рост ордынцев. Чуявшие легкую добычу корсаки всполошились:
– Хитрая лиса!
– Обманул!
Двое спешились и залегли в малой низине всего в полусотне саженей от кургана. Остальные в панике отступили. Из низины, не высовываясь, кричали:
– Беркут, скоро сдохнешь! Твоя шкура – наша шкура! Твое ружье – наше ружье! Твоя голова нашим собакам достанется!
– Солнце убьет тебя! Не мучайся! Отдай ружье! Тогда отпустим тебя.
К вечеру от потери крови у Вожи начались галлюцинации. Он иногда палил, расстреливая чудища-наваждения…
Жажда мучила зверолова и отнимала силы. Однако ночью он почувствовал себя лучше. Кровотечение прекратилось еще днем. Железный организм и сухой климат тому способствовали. Нет худа без добра. Зной выбил зверолова из седла, но на знойном воздухе раны затягивались быстро.
При свете луны, которую иногда застилали бегущие облака, Вожа следил за каждой тенью. Он трижды за ночь стрелял в сторону сомнительных шорохов.
К утру силы Вожу оставили. Он чутко задремал, привалившись к каменной бабе. Малиновая заря занималась на востоке. Все светлее вокруг. На небе ни облачка. День предстоял убийственно жаркий.
– Воды, воды, – в забытьи прошептал зверолов сухими потрескавшимися губами.
Пребывая точно в густой дымке, Вожа провел рукой по траве. Влага захолодила руку, выпала роса… Вожа очнулся. Он провел рукой по траве еще раз и попробовал пососать кисть, но на коже мало чего осталось. Сорвал былинку, но крошечные жемчужинки живительной влаги упали на землю.
Вожа в недоумении посмотрел на росную траву. Но вот мысль промелькнула в его красных от напряжения и бессонницы глазах. Он полез в нагрудный карман и извлек оттуда единственную вещь, доставшуюся ему в наследство от матери. Белый льняной платочек с надписью «Никита Старков», вышитый заботливой рукой матери. Вожа всегда носил его с собой, не подозревая, что когда-нибудь это его здорово выручит…
– Мама как в воду глядела, – пробормотал Вожа. – Будто знала, что мне больше всего в жизни пригодится.
Вожа промокал платком траву с росой; затем ложился на спину и, сжимая платок в кулаке, отжимал в рот несколько капель. Он ползал по кургану и собирал росу:
– Еще поживем. Еще постреляем…
Вожа утолил жажду и даже отжал несколько глотков росной влаги в пустой кожаный мешок. Мизер, которого достаточно, чтобы поддержать силы и не впасть в предательское забытье.
Ближе к вечеру Вожа почувствовал прилив сил. Рана ныла, но на ее месте огрубелый палец нащупал нежную сухую корочку. Корочка ветрилась с каждым часом и с каждым часом силы прибывали.
Зверолов даже решился на вылазку. Превозмогая боль, он стал приплясывать на кургане и задирать кочевников:
– Корсаки! Слышите меня! Не дождетесь, что подохну! На мне все заживает, как на собаке. Выходи, покалякаем. Корсаки! Кривоногие! Выходи!
Вызывая на бой, табунщики и звероловы Дикого поля случалось, поддразнивали кочевников за часто встречающуюся среди них кризизну ног, вызванную долгим сидением на корточках у костра, длительной верховой ездой и больше всего устройством детских люлек с наклонным дном.
В низине произошло шевеление, но никто не выглянул. Раззадорить кочевников не удалось, но получилось посеять сомнение в скорой кончине зверолова.
Вожа встал, скрючившись, на согнутые ноги и изобразил кочевника: – Кривоногие, выходи!
Остальное свершилось мгновенно. Из низины приподнялись двое. Один выпустил стрелу, другой ордынец целился из ружья. Вожа тут же упал и в падении выстрелил. Ответом стал вскрик и брань.
– Одного зацепил, – с удовлетворением сказал себе зверолов. Спустя время округа притихла, и стайка ворон и воронов вернулась к месту боя. Зверолов не выдержал и пальнул из пистолета в одну из самых крикливых птиц. Тяжелая пуля так разнесла летающее пугало, что на курган просыпался дождь черных перьев.
Поразмыслив, Вожа сложил руки у рта и закричал:
– Корсаки! Если в вашем ауле есть дюжина джигитов, готовых умереть за одну мою шкуру, то поднимайте головы. Скоро ваши жены будут ласкать других джигитов!! Выходи на бой!
Ночью, неслышно ступая, на курган пришел Тополь. Днем Вожа видел, как корсаки гонялись за ним в степи, но конь не подпустил их. Мягкие губы четвероногого друга ткнулись в ладонь зверолова.
Вожа сел на коня и осторожно тронулся в черноту ночи, готовый пойти вскачь. Но никто его не преследовал и не охотился за ним. Ордынцы неслышно ушли ночью, унося убитых.
Днем преследователи могли вернуться с подкреплением, и потому Вожа неожиданно направился на восток в пустыню. Весь день он провел в седле. Тополь уносил его в маловодные безлюдные места, где даже кочевники не появлялись годами. Здесь территория горьких трав: дикого укропа, клоповника, лебеды, каменного чая, полынки. Да еще заросли ковыля и вездесущего типчака. Но и эти травы не густо пробивались из потрескавшейся почвы и среди сыпучих песчаников.
На другой день занялся легкий ветерок с азиатской стороны. Он поднял и принес мельчайшую песчаную пыль. Воздух сделался сухим и горячим. Диск солнца обозначился резко, но не слепил. На него можно смотреть как при закате.