По законам Дикого Запада
Шрифт:
Клив осторожно толкнул тяжелую дверь в конце коридора, и бесшумно шагнул внутрь помещения. Двигался он мягко, на чуть согнутых в коленях ногах, локоть правой руки, сжимавшей револьвер, плотно прижат к боку. Длинный ствол ремингтона плавно покачивался, неотрывно следуя за взглядом Бриннера.
Клив мельком осмотрел стоящие в ряд высокие табуреты клерков, толстые прутья банковского хранилища и осторожно двинулся к двери кабинета, украшенной латунной табличкой с надписью, исполненной витиеватым готическим шрифтом: "мистер Стефан Доудсон, управляющий".
На двери красовался огромный амбарный замок, навешенный вчера вечером самим Майком Арлином. Чтобы сбить такой, понадобилось бы не меньше трех динамитных шашек. Клив с облегчением выдохнул и, бесшумно ступая по широким доскам пола, двинулся к перегородкам, отделяющим служебную часть помещения от зала
Еще несколько минут назад строгий и респектабельный зал превратился в руины. Ковровую дорожку, ведущую от входных дверей, усеивали осколки битого стекла и деревянной щепы, вырванной пулями из фасада здания. Тонкие шелковые занавески, обычно приглушавшие яркий солнечный свет, свешивались с перекошенных карнизов рваными тряпками. Два из трех кресел, предназначавшихся для посетителей, лежали на полу. Их высокие спинки были разбиты пулями и картечью, клочья грязно-серой ваты торчали наружу сквозь разорванную зеленую обивку. Особая гордость мистера Доудсона, большой кожаный диван для особо важных клиентов, был выпотрошен несколькими зарядами, словно баран на бойне. Казалось, ничто живое не смогло б спастись среди бушевавшей здесь симфонии разрушения. Но нет. Почти приблизившись к одной из стоек, Бриннер скорее почувствовал, чем услышал тихий звон стекла. Затем едва сдерживаемый стон, сопровождавшийся неясным копошением. Что-то мягкое и тяжелое ударилось о перегородку. Клив мгновенно сжался, готовый одним прыжком преодолеть разделяющую зал преграду, когда снаружи донесся зычный голос Майка Арлина.
– Осторожно, Клив, мы входим!
Бриннер мгновенно присел, не желая поймать шальную пулю, выпущенную в него по ошибке. И, набрав полную грудь воздуха, прокричал в ответ:
– Майк, тут есть выжившие, берегись!
И словно поняв всю безвыходность сложившейся ситуации, из-за стойки поднялся невысокий, худой мексиканец. Он стоял спиной к Кливу, руки с раскрытыми ладонями держал у груди, то ли умоляя кого-то, то ли защищаясь.
– Не стреляйте, амигос, мы сдаемся!
Одна из створок двери, наполовину сорванная с петель ураганным огнем, покачнулась от могучего удара и с грохотом обрушилась внутрь помещения. В образовавшийся проход шагнул высокий широкоплечий мужчина в шерстяном костюме с огромным дробовиком в руках. Черные дыры дульного среза жадно шарили по сторонам, выискивая цель. Вошедший первым мужчина быстро отступил вправо, освобождая проход своему напарнику.
Питер Уитмор зашел внутрь, сжимая в каждой руке по большому черному револьверу. Своего "желтого парня[2]" он оставил на улице, бережно прислонив винчестер к наружной стене банка. Миг спустя пара вороненых "миротворцев[3]" была нацелена прямо в грудь тощему мексиканцу, застывшему около стойки с поднятыми в мольбе руками.
– Клив, здесь двое, где третий?
– Майк застыл посреди зала, направив пушечные жерла "Уитни" на что-то, скрытое от Клива банковскими прилавками.
– Валяется в пыли на заднем дворе, - произнес Клив севшим от напряжения голосом.
– Мертвый.
– Отлично, отлично!
– голос Арлина звучал весело, и, одновременно, зло.
– Вылазь оттуда, эти парни у меня на прицеле.
Все так же пригибаясь, Клив двинулся вправо, уходя с линии огня. Любимая игрушка Майка не отличалась особой точностью, но дыры оставляла просто отменные. Добравшись до места, где стойка упиралась во внутреннюю стену здания, он немного распрямился, а затем, опершись левой рукой на полированное дерево прилавка, легко перемахнул разделявшую их преграду.
Стоящий на ногах мексиканец дрожал как осиновый лист, по его серым от пыли рабочим штанам расползалось мокрое пятно, быстро увеличиваясь в размерах. Сперва Клив даже подумал, что парень ранен в живот, но тот стоял слишком прямо для человека, только что проглотившего пару свинцовых пилюль. А подойдя ближе, почувствовал острый запах свежей мочи. Пятно на штанах все увеличивалось и увеличивалось, добралось сначала до колена, а потом, на секунду притормозив, уверенно двинулось дальше. По пыльному голенищу заструился тоненький ручеек, собираясь в лужицу около каблука.
– Хватит, парень, хватит! Так ты нас всех утопишь!
– в притворном ужасе округлил глаза Майк. В голосе слышались добродушные нотки старого толстого дядюшки.
– Эй, парни, а краснокожий совсем плох, - Питер Уитмор говорил медленно, чуть растягивая слова, как и полагалось истинному уроженцу южных штатов. Он чуть качнул стволом одного револьвера, указывая на юношу, сидящего на полу и тяжело привалившегося спиной к стойке. Ноги его были вытянуты вперед, ступни, обутые в мягкие кожаные мокасины образовывали латинскую букву V. Бедро над коленом было разворочено прямым попаданием пули большого калибра, в красном месиве влажно поблескивали белые осколки раздробленной кости. Вытекающая из раны кровь окрасила темным кожаные штаны юноши и теперь собиралась в лужу, аккурат под пятками бессильно вытянутых ног.
– Н-да, не жилец, - Арлин опустил приклад на пол, и скрестив руки, оперся на стволы "Уитни". Дурацкая привычка, между прочим. Ведь стоит случайно задеть взведенные курки, и верхняя половина Майка Арлина с грохотом воспарит в небеса, объятая дымом и пламенем.
– Питер, твоя работа?
Уитмор шагнул вперед и чуть наклонившись, внимательно осмотрел рану. Затем с важным видом кивнул головой.
– Так и знал, садист чертов, - с улыбкой произнес Майк.
– Парню сейчас дьявольски больно.
Уитмор безразлично пожал плечами, не считая нужным отвечать на это абсурдное обвинение.
Кваху
Кваху действительно было дьявольски больно. Раненая нога прослужила ему еще несколько мгновений, ровно столько, чтобы заползти в спасительный полумрак банковского зала и сжавшись в комок, схорониться за тяжелым деревянным креслом. Теперь же она горела, словно Вендиго [4] попеременно погружал ее то в бурлящее изначальное пламя, то в обжигающий лед горных вершин. Прикрыв глаза, Кваху почти видел его. Высокая, похожая на скелет фигура в одной лишь набедренной повязке, склонилась над ним, сжимая костлявыми пальцами покалеченную конечность. Обтянутое желтой кожей лицо кривило рот в безгубой улыбке, а в пустых глазницах плескалась абсолютная тьма. Кваху умирал.
Воспоминания окружили его плотной стеной, отгораживая от боли и страшной костлявой фигуры в накидке из волчьих шкур, от пронзительного могильного холода и страха. Кваху улыбнулся. Вот он, трехлетний карапуз, неуклюже гоняется за пестрой, порхающей над самой головой бабочкой. Трава щекочет босые ступни, жесткие прямые волосы липнут к вспотевшему от усилий лбу. Маленькая ножка цепляет торчащий из земли корень, и Кваху с хохотом валится на мягкий зеленый ковер. Словно огорчившись потерей товарища, бабочка делает над смеющимся малышом небольшой круг, а потом исчезает вдали, сверкнув напоследок ярко-красными крыльями. Вот Кваху-подросток возвращается со своей первой охоты. Ноги гудят от усталости, глаза заливает пот, но плечо приятно оттягивают тушки трех больших кроликов. Он входит в вигвам с добычей, как настоящий мужчина. Отца нет, но мать улыбается нежно и гордо, когда он кладет у ее ног свою добычу. А вот он сидит рядом с дедом на большом, округлом, торчащем из земли валуне. Маленький костерок тихо потрескивает у их ног. Танцующие по раскаленным углям язычки пламени бросают оранжевые отблески на их лица. Теплая ночь словно легким покрывалом окутывает Кваху, едва заметный ветерок шевелит длинные, черные как вороново крыло, волосы. Валун еще хранит дневное тепло, приятно согревая лежащие на шероховатой поверхности ладони. Дед и внук смотрят в звездное небо. Дед что-то тихо говорит Кваху, протягивая ему тонкий кожаный ремешок с висящим на нем камнем. Удивительно, но камень, кажется, светится. Светится изнутри, словно маленькая, живая искорка. Кваху не слышит слов, но радостно улыбается, глядя в мудрое морщинистое лицо деда.
Вдруг, словно порыв ледяного ветра врывается в пестрый хоровод воспоминаний. Краски стремительно выцветают, превращая живые, радостные картинки в пугающие серые наброски. Кваху видит самого себя, склонившегося над лежащим на сухой пыльной земле человеком. Рядом, в окружении старых сорочек, валяется потертый разломанный чемодан. Лицо человека посерело от страха, пот крупными каплями выступил на морщинистом лбу и давно небритых щеках. Губы человека шевелятся, но Кваху не слышит ни звука. Зато тот, другой, присевший над лежащим, слышит все. Он яростно трясет головой, его рот раскрывается в крике. Затем, другой Кваху выхватывает из-за пояса длинный изогнутый нож и медленно погружает в грудь лежащего перед ним человека. Черно-белые воспоминания сменяют друг друга со скоростью летящих по ветру листьев. И на них тот другой Кваху насилует, грабит, убивает. Насилует, грабит, убивает. Убивает. Воспоминания блекнут, становятся все прозрачней, а сквозь них видна высокая костлявая фигура, уже в накидке из волчьих шкур. Безгубый рот все так же щерит острые желтые зубы в издевательской улыбке. "Ты мой, ты мой, ты мой!", - говорит эта улыбка.