Победа Элинор
Шрифт:
Итак, моя милая, мисс Виллэрз, молчание Фредерика, которое я приняла за покорность обстоятельства, было в самом деле совершенно тому противоположное. До Луизы дошел слух о моем замужестве. Она написала об этом брату, а тот почти совершенно сошел с ума, и так как ему в то время полагался отпуск по расстроенному здоровью — климат нанес ему страшный вред — то он тотчас же выехал из Мальты. Он и сестра его вздумали уговорить старую тетку — которая очень любила Фредерика и теперь ему оставила свое состояние — ехать с ними в Швейцарию, и вот она только что приехала. Старушка-тетка была совсем разбита от дороги и не имела и тени подозрения, каким орудием служит.
Вы видите сама, мисс Виллэрз, всякое — даже самое жестокое сердце — было бы тронуто
Я не в состоянии описать этой сцены. Когда я вспоминаю ее, то она мне кажется сном, полным смятения и шума, совершенным хаосом. Фредерик говорил мне, что приехал из Мальты требовать меня как свою невесту и называл моего жениха бароном в золоте и драгоценных камнях, как говорится в балладе «Алонзо Храбрый», которую он учил наизусть етце в школе. Бедный, милый Фредерик! Теперь, когда я увидела его опять, мое сердце, которое всегда оставалось ему верно, было еще более прежнего исполнено нежности к нему. С другой стороны, Луиза — девушка с очень твердым характером — нападала на меня, называя меня корыстолюбивой, вероломной, лицемерной. Фредерик то бросался передо мною на колени на этой холодной паперти, поминутно вскакивая, когда сторож, который обыкновенно показывает собор иностранцам, смотрел в нашу сторону. Едва ли я понимала что говорю и что делаю, когда Фредерик почти силой взял с меня обещание бежать с ним в эту же ночь вместе с Луизой и обвенчаться, как только мы найдем пастора, который мог бы нас соединить.
Я не в состоянии передать вам событий этой страшной ночи, мисс Виллэрз. Довольно того, что я убежала из дома отца, не взяв решительно ничего с собой, и что Фредерик, Луиза и я, мы совершили втроем самое ужасное путешествие большей частью в дилижансе и, почти до смерти разбитые тряской, добрались из Лозанны в Париж. Там Фредерику удалось, с помощью некоторых друзей и соотечественников, отыскать протестантского пастора, который обвенчал нас в доме английского консула, не без больших, однако, затруднений и проволочек, во время которых я ежеминутно ожидала прибытия моего взбешенного жениха.
Однако ж нотариус ничего подобного не сделал. Впоследствии я слышала от папаши, что он не имел ни малейшего намерения меня преследовать и положительно требовал, чтобы мне ничем не препятствовали поступать как я желаю относительно Фредерика. Если он поехал бы за мною в погоню, мисс Виллэрз, я, без сомнения, вернулась бы и вышла за него, я очень слаба характером и, такова уж моя натура, я все исполняю то, чего от меня требуют другие.
Он этого, однако, не сделал, ходил тихо, бледный как призрак, и твердо переносил смешное положение, в которое был поставлен побегом его невесты накануне свадьбы. Потом он расстался с папашей, отправился в Египет, плавал по Нилу и делал всякого рода заморские проделки.
— И вы никогда с тех пор его не видели? — спросила Элинор, с живостью.
— Только один раз, — отвечала мистрис Леннэрд, — а это и есть самая странная часть рассказа. Около трех лет после моего замужества я жила в Лондоне. Мы с Фредериком были очень, очень бедны. В то время еще не прощала ему старая тетка того, что он так ловко ее провел, и нам приходилось жить одним его жалованьем. Только иногда нам помогала Луиза. Вскоре после нашей свадьбы она вышла за богатого негоцианта. У меня был только один ребенок, маленькая девочка полутора лет, в честь богатой тетки Фреда ей было дано ее имя. Полк Фредерика отправлялся в Индию, я тоже готовилась к отъезду, в Соутгэмптоне я должна была с ним встретиться. Я очень страдала при мысли, что должна взять с собой мою крошечку: все говорили, что климат убьет ее. Я нанимала меблированные комнаты близ Юстонского сквера. Однажды я была очень грустна и сидела в сумерках у топившегося камина, держа на коленях мою крошку. Представьте же себе мое удивление, когда дверь вдруг отворилась и кто же входит — тот, которого я так жестоко обманула!
При виде его, я вскрикнула, но он просил меня не пугаться. Тогда я спросила его: простил ли он меня? Он ответил что старается простить. Он был очень серьезен и спокоен, но хотя и старался принять ласковый вид, в его обращении со мною заметна была какая-то сдержанная суровость, которая мне внушала страх. Он недавно возвратился из своего путешествия на Восток и чувствовал себя, как говорил он, одиноким и несчастным. От отца моего он слышал, что я еду в Индию и вынуждена взять с собой мою девочку, не имея средств пристроить ее у кого-нибудь в Англии. Он предложил мне взять ее и воспитывать как собственную дочь, если на то согласится мой муж.
Кроме того, он обещал обеспечить ее, в случае своей смерти, и дать ей хорошее приданое, если доживет до ее замужества. Весьма правдоподобно, что она будет наследницей всего моего состояния, — говорил он, — но единственным условием с его стороны было то, чтобы ни я, ни отец не имели более никаких на нее прав. Мы должны были совершенно отказаться от нее и довольствоваться тем, что иногда через него получим о ней известие.
— Я человек одинокий, мистрис Леннэрд, — сказал он, — даже мое богатство бремя для меня, жизнь моя бесцельна и пуста. Ныне ничто не побуждает меня к труду, мне некого любить, некому покровительствовать. Отдайте мне вашу маленькую девочку: я буду лучшим для нее отцом, чем, может быть, ваш муж.
Сначала мне казалось, что у меня никогда не достанет сил для подобного решения, но мало-помалу, однако, его серьезные и убедительные доводы заставили меня усмотреть против моей собственной воли, выгоды его предложения. Я не имела даже достаточно средств, чтобы нанять няньку, которая поехала бы со мной в Калькутту. Я напечатала в газетах объявление, не найдется ли такая, которая желает возвратиться в Индию и решится ехать со мною за плату за переезд, но никто не отозвался на мой вызов. Итак, я решилась написать Фреду и спросить его, согласен ли он расстаться с нашей малюткой. Со следующей почтой я получила от Фреда коротенькое письмо.
— Я согласен, — писал он, — на корабле с ребенком страшная мука, и для нее гораздо лучше остаться в Англии. Я послала его письмо к нотариусу и на следующий же день он привел няньку, женщину степенную и пожилую, и увез мою дорогую малютку.
Видите ли, мисс Виллэрз, ни я, ни Фред, мы не представили себе вполне той мысли, что навсегда расстаемся с нашим ребенком. Мы имели перед глазами одно удобство настоящей минуты, возможность оставить ее в Англии, не платя денег, пока мы подвергались всем возможным опасностям дальнего плавания. Но — увы! Когда проходили годы, один за другим, когда мы схоронили наших двух детей, рожденных в Индии, я страшно стала скучать по моему ребенку, потерянному для меня навсегда. Если я не была бы той, кого люди называют легкомысленной, если бы Фред и я не жили бы так согласно и так или иначе всегда вместе, были счастливы, несмотря на все наши заботы, я думаю, что грусть по моей девочке убила бы меня. Но я стараюсь покориться судьбе, — заключила мистрис Леннэрд с глубоким вздохом — Каждые полгода я имею известие о моей малютке, хотя никогда не получала слова от нее самой; я даже сомневаюсь, знает ли она, что имеет на этом свете мать. У меня есть ее портрет — мое сокровище, она очень похожа на меня, как я была лет двадцать тому назад.