Победа инженера Корсакова
Шрифт:
На белом листе бумаги методично, один за другим выстраивались шалашики. Ровный строй лагерных палаток, скучный и однообразный. Карандаш чертил их, не допуская никаких отступлений. С каждой фразой Николая на бумаге прибавлялся новый шалашик.
Знакомая и, в сущности, безобидная привычка Арсентьева сейчас мешала сосредоточиться.
«Хоть бы придумал что-нибудь другое», — раздраженно подумалось Николаю.
Когда он кончил говорить, Арсентьев аккуратно подвел тоненькую черту под шеренгой шалашиков.
— Во-первых, я не могу принять на себя решение, — начал он ровным голосом, — столь серьезного
— Во-вторых, мнение мое, предварительное, повторяю — предварительное, складывается так: «А» — ТТЗ выполнено. Подождите, — карандаш предупредительно приподнялся, — возможно, это для вас является моментом формальным, но ведь и его надо учитывать; «Б» — ваше предложение представляет самостоятельную тему, со всеми последствиями относительно средств и времени, и «В» — я до сих пор имел основание надеяться, что вы стремитесь вернуться к вашей прежней теме. Поэтому я предполагал оставшиеся мелочи поручить Анне Тимофеевне и Песецкому, а вам буквально с завтрашнего дня дать возможность продолжать работу с Родиным.
Он приподнял веки и, отечески улыбаясь, напомнил.
— Я-то ведь попрежнему беспокоюсь за вашу диссертацию. Вам давно, давно пора, — смотрите, Агарков обгоняет вас.
Николай недоумевал: «Что это он — в самом деле заботится или угрожает?»
Поблагодарив Арсентьева, он напомнил, что если институт не решится отказаться от американского образца, то подведет весь коллектив Ильичева.
— Ильичев также сторонник нового варианта.
— Каждый должен, прежде всего, заботиться о чести своего коллектива. Взявшись сгоряча за вашу модель, мы можем опозорить институт.
— Леонид Сергеевич, почему вы не верите, что мы оправимся с ней? Ведь вы смотрели мои наброски и не нашли никаких принципиальных возражений.
Тень снисходительной улыбки пробежала по лицу Арсентьева.
— Вы желаете знать, почему я не верю? Пожалуйста! Фирма Сперфи существует пятьдесят лет, это превосходная фирма, вы пользовались ее приборами и могли убедиться. Она не могла создать до сих пор совершенный регулятор высоких скоростей. Фирмы с мировым именем «Д. Е.», «Е. С.» безуспешно бьются над этим вопросом последние годы. Будьте уверены, они не так-то просто уступают рынок своим конкурентам. Что, вы думаете, там в лабораториях сидят идиоты? Вы недооцениваете наших противников, Я знаю сам, что в теории мы во многом идем впереди. Но техника приборостроения… — Арсентьев огорченно пожал плечами. — Я ученый и считаю себя обязанным смотреть на вещи объективно.
— Леонид Сергеевич, если бы даже и существовали на свете объективные ученые, то я не хотел бы быть в их числе. Я пристрастен к нашей науке. Я объясняю ваше неверие…
— Преклонением, — тонко усмехнулся Арсентьев. — Чрезвычайно ходкий термин.
— Нет, это причина, а следствие хуже — беспринципность. Вас беспокоит только то, что, признавая негодность изготовленного регулятора, вы ставите под сомнение свой авторитет начальника отдела.
Ничего не изменилось на замороженном лице Арсентьева, только карандаш дернулся, разрывая бумагу.
— Признателен вам за столь любезный психологический анализ, и коль скоро для вас мой авторитет померк, то продолжение нашего спора можете перенести к главному инженеру. Кстати, если вы вдумаетесь
Николай настоял перед Поляковым, чтобы вопрос решался в присутствии Анны Тимофеевны и Песецкого; он не считал себя вправе обойти их, они были заинтересованы в судьбе прибора не меньше его.
Арсентьев пригласил также Агаркова, аспиранта, занимавшегося вопросами регулирования…
На протяжении всего рассказа о своем посещении завода Николай очень волновался. Хотелось передать ощущение напряженного груда, описать цех, залитый огнями сварки и прожекторов, стоящую посредине цеха «дедусю», и этот выкрашенный красным суриком «приливчик», ожидающий их регулятор, огорченное лицо Ильичева, — добиться того, чтобы слушатели ощутили весь великолепный взлет мыслей сотен советских инженеров, затаенный в каждой детали машины. И он не находил слов. Язык казался беспомощным, выражения бедными, тусклыми; чудесная картина оставалась невидимой для слушавших его людей.
«Отвезти бы их туда, что ли», — с тоской подумал он. Он приколол к стенке чертеж скелетной схемы своего прибора, положил перед Поляковым расчеты, календарный план, спецификацию. Не избегая сомнительных мест, он честно предупредил о предстоящих трудностях. Взглянув на старательно записывающего что-то в блокнот Арсентьева, он подумал, что, может быть, не следовало раскрывать целиком своих карт, и решил заранее отпарировать возражения Арсентьева.
— Ни одна заграничная фирма не была поставлена перед необходимостью создания регуляторов больших скоростей, потому что там не существует машины Ильичева или ей подобной, — сказал он, глядя в упор на Арсентьева. — Там могут, конечно, сделать такой регулятор, но вы правы, Леонид Сергеевич, им нужны для этого годы, а мы можем сделать его за месяцы. И знаете почему? Потому что у нас это дело не трех, четырех, пятнадцати фирм, хотя бы и конкурирующих между собой. У нас это дело прежде всего нашей ответственности перед страной, перед партией, перед будущим всего нашего народа и каждого из нас.
— Это уж из области агитации, — шепнул Арсентьев Агаркову так явственно, что все услышали.
— Ну, что скажете, товарищи? — удрученно спросил Поляков. Видно было, что необходимость вмешаться в это запутанное дело крайне тяготила его.
Песецкий шумно вздыхал, яростно грыз ногти и что-то быстро-быстро шептал на ухо Анне Тимофеевне. Агарков, придвинув к себе листки расчетов, недоверчиво перелистывал их.
— Разрешите мне, — сказал Арсентьев. Умело вкрапливая в свою речь осторожные оговорки, — «как я могу судить», «насколько мне кажется», «если позволите утверждать», — он похвалил намерение Корсакова. Сделал он это так, что от слов его всем стало неудобно, точно он вынужден был оправдать какую-то глупую выходку своего проказливого ученика.
Впечатление это усилилось при упоминании о сомнительных местах. Собственно, это были сомнения самого Николая. Тем не менее, старательно собрав их вместе, Арсентьев сумел создать впечатление удручающее. В его изложении они звучали настолько серьезно, что заслонили собой всякую надежду на успех. Арсентьев притворно пытался было замазать некоторые из них, но делал это нарочито неумело и сам сконфуженно разводил руками.
Он оперировал словами самого Николая, искусно перекраивая их по-своему, окрашивая другой интонацией.