Победа вопреки Сталину. Фронтовик против сталинистов
Шрифт:
— Но ведь ни одна не взорвалась! — умышленно умалял достоинство немецкого летчика.
— А если бы взорвались? — тут же сказали несколько человек, которые не отряхнули с себя недавних страхов и потеряли всякую осторожность, что можно, а что нельзя говорить.
— Ничего бы от нас не осталось, — вторили им такие же недальновидные.
— И хоронить бы было некого, — продолжали они…
Тут прибежали расчеты с других орудий… Радовались, что чудом уцелели.
— Вот немцам обидно, сколько труда положили, как мастерски сработали, и все впустую.
— А ты поплачь, поболей за них…
— Так почему бомбы не взорвались? — прерываю опасные разговоры. Об этом надо доложить.
— Господь нас спас! — убежденно сказал пожилой Трофимов и перекрестился…
— Господь или не господь,
— Антифашисты работают, — убежденно сказал парторг батареи Ромашов.
Может, он и докладывал в своих политических донесениях обо всех разговорах в батарее.
Необычное событие на войне, маленькая сцена с рассказом о человеческих чувствах, связанных буквально с волшебным спасением от гибели, но так четко она высвечивает положение солдат на фронте. «Лучше погибнуть, чем попасть в руки особого отдела!» (п-к П.А.Михин, бывший командир взвода 1028-го артполка 32-й стрелковой дивизии).
И еще одно воспоминание П.А.Михина. Рассказ о трагической судьбе Волкова, смелого разведчика, командира взвода управления в батарее: «…При ее поддержке рота атаковала противника и заняла немецкую траншею, но потом вынуждена была отойти метров на 200 назад. В тот момент прервалась связь, и Волков не мог организовать поддержку роты огнем батареи. Он со своим разведчиком и связистом оказался отрезанным от своих. Они скрылись в пустом немецком блиндаже, чтобы отсидеться до темноты. Немцы их обнаружили. Завязался бой… Разведчик погиб, а Волков ранен в руку… Пользуясь темнотой, Волков со связистом выбрались из блиндажа и пробрались к своим… Мы их встретили как героев. Но прибыл лейтенант-особист. Он посчитал Волкова предателем, побывавшем в тылу у врага. Поэтому приказал вырыть в расположении батареи два «колодца», под охраной поместить туда Волкова и связиста. Нам запретили общаться с ними.
Весь день длился допрос, а вечером под конвоем Волкова отправили в особый отдел. Я до сих пор помню страдальческую улыбку на побелевшем лице Волкова. Помню, как горько перекосилось его лицо и на глазах выступили слезы. Он едва держался, чтобы не расплакаться (вчерашний школьник). Такую обиду причинили ему свои. Нам было жалко Волкова, но помочь ему тогда мы не могли… До конца войны я сам трижды попадал в трагические ситуации, как у Волкова, но мне везло. Связь каждый раз восстанавливалась, и я, отгоняя немцев, выходил назад, на свой наблюдательный пункт. Но в те страшные минуты я переживал такие же страхи и волнения, что и Волков, когда свои отступили, немцы бегут мимо тебя, а ты лежишь без связи, вжался в землю, притворился мертвым и боишься не смерти, а плена и что подумают о тебе твои начальники и особисты…» [79]
79
«Ржевская битва. Сражение за Полунино» Сборник статей и материалов. Изд-во «Русская провинция». Тверь, 2001. С. 149–157. Наступали и умирали. Воспоминания написаны в 1993 г.
В положении Волкова находились все мы, солдаты и офицеры, когда особисты из героев «лепили» предателей. Расстреливали их, били, отправляли в особые штрафные роты… Примерно такое же испытание случилось со мной под Смоленском, но по приказу комбата во время окончания и наступления вместе с остатками роты ушел из немецких траншей.
Вспоминает солдат Бурлаков: «…На следующий день после освобождения Ржева мы обнаружили повсюду разбросанные листовки. Немцы выпустили их в виде обложек партбилетов. Запала в память фраза: «Большевизм — это не теория, не учение, а организованное преступление». Мне непонятен и чужд был смысл этих слов… Наши комиссары проводили с нами разъяснительную работу, а особые отделы рьяно следили, чтобы эти листовки изымались и уничтожались. Да, собственно говоря, солдатам было не до этих немецких бумажек. Надо было воевать.
Лишь через несколько десятилетий спустя я стал задумываться над смыслом этих листовок, о том, почему мы вступили в войну плохо вооруженными и плохо подготовленными и какой крови это нам стоило… Все это ярко выразилось в первые годы войны на Ржевской земле. [80]
Воспоминания В.Ф.Ходосюка, автоматчика, 404-й сп, 215 участник штурма Ржева: «Наш командир был хороший парень — высокий, стройный и добрый, чего не скажешь о политруке — небольшого роста, малограмотный и злой. Меня он невзлюбил за то, что я постоянно приставал к нему со всякими вопросами, на которые он не любил отвечать и подчас не мог. Например, почему нельзя читать немецкие листовки? Ведь мы их все равно читаем. Немцы вели широкую пропаганду. Даже за линией фронта они разбрасывали свои листовки — красные, белые, голубые. Смысл в них был один и тот же — переходите на нашу сторону, Красная Армия разбита… А внизу листовки черной чертой отделен уголок, где было написано: «Оторви и сохрани пропуск. Будешь накормлен и устроен на работу». По известным причинам откровенно говорить мы не могли…»(Очерк «Огневая память моя». С.99–107.)
80
Бурлаков. Это было на Ржевско-Вяземском плацдарме. Книга первая. С. 49
Вспоминает П.Михин: «— Снаряд разорвался в стволе орудия, — доложил я по телефону на КП командиру батареи.
— Ты с ума сошел! — рявкнул потрясенный комбат. — Да ты знаешь, что будет со стволом?
— Уже было — ствол разлетелся по самый щит, — парировал я не менее запальчиво. Мне терять было нечего. Я уже пережил случившееся и готов был ко всему.
Когда разошелся дым от взрыва и я побежал к гаубице, передо мной предстало орудие без ствола, без того, что стреляет, что все равно* что увидеть человека без головы. Немыслимая потеря. Кинжалом порезано мое сердце. Но вдруг боль потери перекрыла страшная мысль: а что будет со мной? Жалость утраты сменилась страхом ответственности. Я остолбенел и неподвижными глазами уставился в пустое пространство, где обычно громоздился ствол. На месте многометровой, толщиной в обхват человека стальной машины ничего не было. Из шокового состояния меня вывели солдаты орудийного рассчета. «Товарищ лейтенант, мы живы!» — кричали они. Я очнулся. Радость за людей перекрыла горечь утраты и страх за свою судьбу. Но было немного стыдно: сначала о судьбе и себе подумал, а уж потом о людях. Вспомнил. Но разве моя вина в том, что нас так воспитали — сам погибай, людей теряй, но прежде пушку спасай.
— Да как же вы уцелели?.. — Про себя я подумал: «Вместе с вами я уцелел, без людских потерь обошлось, может, не расстреляют, а только в штрафной отправят…»
Дальше произошло следующее. К обеду на лошади приехал лейтенант из особого отдела. Вместе с ним — также на лошадях — два автоматчика. Посему я обрадовался, что расследовать происшествие будет не какой-нибудь брюзга-старик, а мой сверстник, но когда гость, не поздоровавшись, небрежно козырнул и скороговоркой сообщил, что он лейтенант Конецкий, я насторожился.
— Где взорвалась пушка? — строго спросил он, ни к кому не обращаясь. Его черные колючие глаза смотрели мимо меня. Не оставляя никакой надежды на доверительный товарищеский разговор, как будто мы с ним не были вчерашними студентами, только он с юридического, а я с педагогического. На Конецком была новенькая непомятая гимнастерка, хрустящий ремень с портупеей, а щеголеватые галифе наглажены так, что стрелки выпирали наружу. Узкие голенища хромовых сапог плотно облегали нежирные игры ног. И сопровождали его автоматчики, словно вынутые из конфетных оберток, — отличались от моих огневиков, как новенькие гвозди от ржавых железяк. Но нам было видно, что они не таскают гаубицы из болота.
Первым делом лейтенант-особист разогнал расчет третьего орудия на тридцать метров в разные стороны от гаубиц и приказал каждому вырыть для себя окоп-колодец. Это чтобы солдаты не общались друг с другом. Пока огневики под присмотром автоматчиков отрывали свои «полевые номера», Конецкий повел меня в мой блиндаж и приступил к допросу. Я был старшим по батарее и поэтому за все в ответе.
— Покажите мне ваше оружие, — попросил вежливо особист. Я подал ему свой автомат. Конецкий молча положил его у своих ног. Потом как-то обыденно спросил: — А почему разорвался ствол орудия?