Победа вопреки Сталину. Фронтовик против сталинистов
Шрифт:
Начальство долго закрывало глаза на низкие поступки «победителей», старалось их чаще всего не замечать. Продолжались же они, пока не грянул гром. Несколько примеров. Один из эскадронов гвардейского кавалерийского корпуса генерала Осликовского в Венгрии расположился — надо же! — в женском монастыре. Насиловали в дикой пьяной оргии казаки монашек. Об этом событии из приказа вскоре узнала вся армия… Стыдились ли офицеры? Ничего подобного… Посмеивались, шутили. Надо же, такая удача мужикам — монашки!
Вернемся к судьбе «возвращенок»… Они мечтали лишь об одном — вернуться в родной дом, прильнуть к груди матери. После пережитого ими, испитого до дна горюшка их бы посадить в кареты, а не в телячьи вагоны, да повезти на Родину, встретить
Какой там, брат, о чем толкуешь ты, ишь, чего захотел!
О культе Победы
Наша Гражданская война случилась куда позже американской, и тем не менее государство о ней не вспоминает, предпочитая менее противоречивые исторические события.
Американский День ветеранов появился в результате участия США в Первой мировой войне. В 1919–1953 годах он назывался Днем примирения. Уже несколько десятилетий при Министерстве по делам ветеранов (в Америке, в отличие от России, есть и такое ведомство) действует специальный комитет, занимающийся организацией памятных праздничных торжеств. А вот Дню Победы во Второй мировой войне места ни в государственной идеологии США, ни в массовом сознании как-то не нашлось. Как считают специалисты, причиной тому послужило множество разных факторов.
«Отношение американцев ко Второй мировой войне изначально противоречиво и не сравнимо с отношением, бытующим в Европе, и в особенности в России, — заявил российскому журналу «Итоги» доктор исторических наук, директор российских программ вашингтонского центра оборонной информации Николай Злобин. — Вспомним, как долго США не могли решить для себя вопрос, вступать в войну или нет. Для них она была очередной европейской разборкой, в памяти был свеж не очень удачный опыт участия в Первой мировой войне, породивший послевоенный американский изоляционизм. Администрации Рузвельта стоило больших усилий доказать конгрессу и стране необходимость такого участия. Решающим фактором стало не нападение Гитлера на СССР, а труднейшее положение и возможный крах Великобритании. К тому же Америка скоро прошла еще через две войны — в Корее и Вьетнаме. Как историк смею утверждать: каждая последующая война вытесняет воспоминания о предыдущей. Именно Корея и Вьетнам остались в общественной памяти как войны американские. Их трагедии, их герои, их жертвы и рожденные ими политические проблемы ближе американскому обществу, чем все, что было до этого. Точно так же для нас Великая Отечественная война как бы закрыла войну Гражданскую».
И, пожалуй, самый главный политический нюанс. Для Америки и других западных демократий итоги войны на самом деле не во всем были утешительными. Успехи Советской Армии и героизм ее солдат способствовали распространению коммунистических режимов в Европе и Азии, утверждению коммунизма как основной силы, противостоящей Западу. Англия, одна из держав-победительниц, в результате войны утратила 24 % территории бывшей Британской империи и никогда больше не восстановила своего довоенного влияния. А как расценить послевоенное разделение мира и начало «холодной войны»? С точки зрения Запада эти факты трудно занести в разряд позитивных изменений.
Надо сказать, что с тех пор учебники истории в США не слишком изменились. Отдельные приятные исключения общей картины, к сожалению, не исправляют. Например, в учебнике для старшеклассников «Взгляд через века», написанном солидным коллективом авторов, на странице 596 можно прочитать следующее: «Оказавшись лицом к лицу с двумя третями нацистских вооруженных сил, Советский Союз не только выстоял, но и в поворотном моменте всей европейской войны нанес поражение Германии в битве за Сталинград (август 1942-го — январь 1943-го), уничтожив целую германскую армию — более 300 000 человек». Все в этой фразе более или менее верно и даже объективно. Но дело в том, что он в этом объемистом томе совершенно одинок и затерян среди множества страниц, отведенных освещению других тем войны. В частности, интернированию американцев японского происхождения, участию в войне индейцев, испаноязычных американцев и евреев отдано места раз в десять больше, чем Восточному фронту. Трудно после этого удивляться в лучшем случае нейтральному отношению американцев ко Дню Победы. Дэвид Саттер привел «Итогам» такое объяснение этого феномена: «Америка не нуждалась в столь значимом событии для утверждения легитимности своего существования в качестве нации. Для Советского же Союза та победа сыграла огромную роль для легитимизации себя на мировой арене. День Победы стал служить целям пропаганды, демонстрации не только населению внутри страны, но и остальному миру законности советского режима, в чем тогда за пределами СССР были большие сомнения. В моем понимании, если в Америке этому дню уделяется слишком мало внимания, то в бывшем СССР, а сейчас в России — слишком много, в ущерб многим вещам, например, признанию полной правды о том, что коммунистический режим был преступным».
Глава четырнадцатая
ПРОСТАКИ И ДЬЯВОЛ
«Бараны шеренгой идут, бьют барабаны, кожу на них дерут сами бараны».
Простаки
Простак есть простак. То ли это солдат или даже маршал, если случается на войне попасть на крючок особистам или смершевцам. Только два примера вслед сказанному. В соседней роте два солдата беседуют. Один говорит: «Воюем, воюем, а все без толку». Другой отвечает: «С такой баландой, что мы хлебаем, один выход — к немцам идти чай пить». Оба солдата были обвинены в изменнических настроениях, а результат известен всегда в таких случаях — трибунал.
А вот и второй пример. После окончания войны в Берлин прилетел начальник СМЕРШа Виктор Абакумов. И тут же принялся арестовывать офицеров и генералов из окружения Жукова, который в то время был Главнокомандующим советской администрации в советской оккупационной зоне Германии. Маршалу доложили об этом, и он тут же вызвал Абакумова. Встреча их оказалась непростой. Жуков потребовал от начальника СМЕРШа немедленно освободить всех арестованных и в двадцать четыре часа покинуть Берлин, что было выполнено. Но за свой благородный поступок простак Жуков заплатил дорогую цену.
В 1946-м Абакумов помог Сталину расправиться с маршалом.
Особые отделы на фронте, я помню, и офицеры, и солдаты старались обходить стороной, забыть об их существовании, но, увы, это «учреждение» не давало жить спокойно фронтовикам и часто напоминало им о себе.
Если комиссары призывали нас, фронтовиков, вступать в партию и вести за собой людей в бой, то особисты, как правило, призывали солдата или офицера продать душу дьяволу, ссылались на стремление не позволить врагам подорвать мощь нашей страны. И эти слова срабатывали, пожалуй, посильней, чем патриотические слова о служении Отечеству, о повторении сталинских слов: «Враг будет разбит, победа будет за нами!»
Вся фронтовая жизнь особого отдела, как правило, проходила втайне от всех подразделений дивизии. Начальник особого отдела, а затем СМЕРШа подчинялся своему начальству, но иногда существовала негласная договоренность между комдивом и особым отделом. К примеру, в 331-й дивизии, где я служил — я знаю об этом — генерал просил без его санкций офицеров не трогать.
Прилюдно особисты-офицеры, как правило, «выходили в народ» трижды. Обычно, как только войска захватывали населенный пункт, они шли за ними. И первым делом считали: надо успеть арестовать бургомистров, старост, полицаев, и самых разных помощников немцев, в том числе переводчиков, кухарок и официанток в офицерских столовых, предателей, выдавших коммунистов и подпольщиков.