Победителей не судят

Пронин Виктор Алексеевич

Касьянин уже допивал водку, когда на кухне показался один из милиционеров.

— О! — сказал он обрадованно. — Я тоже не откажусь от стаканчика! Горло пересохло.

И Касьянину ничего не оставалось, как сделать вид, что он пил воду.

Подойдя к крану, ополоснул стакан, наполнил его водой почти до краев, протянул милиционеру.

А потом начался долгий разговор с Мариной. Она курила, возмущалась, делано смеялась над беспомощными, как ей казалось, милицейскими вопросами, а Касьянин сидел в низком кресле, откинувшись на спинку, то засыпал, то впадал в забытье.

Перед его глазами опять мелькали слепящие фары машин, суета людей, плотная молчаливая толпа за пределами освещенного круга и залитое кровью лицо Ухалова.

Впрочем, какое лицо, если вместо лица у него была какая-то кровавая яма.

— Вы давно знакомы с Ухаловым? — спросил у него милиционер.

— Да, — кивнул Касьянин.

— Как складывались ваши отношения?

— Хорошо.

— У него были враги, недоброжелатели, завистники?

— Нет.

— Что случилось, если он, гость, повел среди ночи выгуливать вашу собаку, а вы остались дома?

— Я его оставила, — сказала Марина.

— С какой целью?

— Подумайте сами, с какой целью жена может остаться наедине с мужем!

— Ответ красивый, но не убедительный, — проворчал один из милиционеров, и Касьянин даже глаза приоткрыл, чтобы посмотреть — кто произнес эти точные слова. И тут же снова впал в забытье. Он не видел, как ушли ночные гости, почти не помнил, как оказался на работе, за своим столом, залитый невыносимым солнечным светом, который бил из громадного пыльного окна.

Касьянин настолько устал за ночь, что у него не было никаких сил даже поменять позу, встать, задернуть штору, вообще выйти в коридор, пройти в туалет и плеснуть себе в лицо холодной водой. Он сидел за столом и молча страдал от света, от усталости, от какой-то полной безнадежности, охватившей все его существо.

А потом посыпались телефонные звонки. Самые разные касьянинские источники торопились сообщить о новом убийстве на кровавом пустыре. Звонили из районного отделения милиции, из городского, из прокуратуры. Касьянин терпеливо выслушивал, задавал какие-то вопросы, делал вид, что записывает, благодарил, опускал трубку, но через минуту телефон снова взрывался нервным раздражающим треском.

— Илья! — заорал от порога редактор. — Что у тебя под окнами происходит каждую ночь?

— А что происходит? — Касьянин с трудом поднял голову.

— Знаешь такого критика — Ухалова?

— Слышал.

— Убили!

— Надо же...

— Опять на твоем пустыре!

— Наверное, какие-нибудь излучения из-под земли, — предположил Касьянин.

— Какие, к черту, излучения, если в затылок стреляют!

— Контрольный выстрел в голову, — пробормотал Касьянин явно некстати, но как ни странно, эти слова понравились редактору.

— Вот и назови — контрольный выстрел в голову!

— Можно и так, — уныло согласился Касьянин.

— Какой-то ты вялый сегодня, дохлый, а? Встряхнись, взбодрись, жизнь бьет ключом! — захохотал редактор.

— По голове, в основном по голове, — кивнул Касьянин и, склонившись над листком бумаги, вывел название: «Критикам нынче стреляют в затылок». Пренебрег он советом редактора, сознательно пренебрег. Знал, что Осоргину это не понравится, но понимал и другое — при желании редактор всегда может сам изменить название и написать все, что ему придет на ум.

Странное сумеречное состояние охватило Касьянина еще с ночи, это с ним случилось впервые, и он Даже не представлял, что такое бывает. Касьянин не знал, как поступить, кому позвонить, что предпринять. События прошедшей ночи, нелепая смерть Ухалова полностью лишили его жизненных сил. Он начал догадываться, да что там догадываться, к середине дня был уверен, что пуля, разворотившая затылок Ухалова, предназначалась ему, Касьянину.

Ночные признания Марины, ее дурацкие вопросы о револьвере, ухмылки, ворочающиеся в простынях голые бабы с мохнатыми письками, слепящий свет милицейских машин, девушка Наташа, прячущаяся от него за бетонной плитой, труп Яшки с переломленным хребтом... Все это ворочалось в его сознании, скомканное и перемешанное, а надо всем плавал кровавый труп Ухалова со страшной ямой вместо лица. Единственное, что неизменно приходило Касьянину в голову, — это пойти к ближайшему киоску и выпить стакан водки.

Не нашел в себе силы Касьянин вызванивать информации о происшествиях этой ночи, и, порывшись у себя в столе, он нашел несколько старых сообщений, которые в разное время забраковал из-за их обыденности — изнасиловали старуху, ограбили интиммагазин, который торговал искусственными бабами, членами, сиськами-письками и прочими предметами первой необходимости. Все это была рутина, без блеска и куража, но Касьянин, не дрогнув, отнес все это редактору.

Заметку об изнасилованной старухе назвал просто — «Девяносто пять — баба ягодка опять», а об ограблении магазина — «К ночи стало невтерпеж».

Но Осоргину понравилось. Он хохотал, утирал платочком слезы на глазах и тут же, ничего не исправляя, подписал обе информации в набор.

Когда открылась дверь и появилась улыбающаяся физиономия следователя, Касьянин нисколько не удивился. Оказалось, он все утро ждал его, был почему-то уверен, что Анфилогов придет обязательно. Ночью его не было, но утром, когда ему доложили о случившемся, он сразу понял, к кому надо идти — к Касьянину.

— Не помешал? — улыбнулся Анфилогов, показав ослепительно белые зубы, которые, казалось, для того и были предназначены, чтобы время от времени в кого-то вцепиться мертвой хваткой.

Касьянин в ответ лишь сделал беспомощный жест рукой, дескать, о чем разговор, всегда пожалуйста.

— А я смотрю, дверь приоткрыта, дай, думаю, зайду, напомню о себе, тем более что обещал заглядывать, верно?

— Было дело, — произнес наконец Касьянин первые слова и, с трудом поднявшись из-за стола, протянул следователю руку:

— Всегда рад.

— Жара, — сказал следователь, но рука его была, как всегда, прохладной.

— Лето, — откликнулся Касьянин, опускаясь в жесткое редакционное кресло.