Победители Первого альтернативного международного конкурса «Новое имя в фантастике». МТА II

Коллектив авторов

Появилась Катя: живая и здоровая, немного заплаканная, но в целом спокойная. У Славы возникло ощущение, будто он не видел ее целую вечность, хотя расстались они только позавчера утром. Она была одета в розовый шелковый халат, тот самый, который он так любил снимать с нее. На ногах – ее любимые красные тапочки. Светлые длинные волосы распущены. С ней все в порядке, слава Богу. Облегчение было настолько сильным, что Славино лицо расплылось в широкой улыбке.

Как только Катя открыла калитку, она в тот же миг попала в крепкие объятья мужа.

– Что такое, родной? Что случилось?

– Ничего, Катюш, ничего. Теперь все в порядке.

Они вдвоем двинулись к дому: она – слегка кутаясь, потому что вечер принес с собой прохладу, он – крепко прижимая к себе жену. Все хорошо. Он дома. Беспокоиться не о чем. Завтра с утра все будет выглядеть иначе. Пропадет это свербящее чувство, что что-то не доделано. Надо просто лечь поспать. Голова раскалывалась, словно с похмелья. И все тело ломило.

– Катюш, я, наверное, спать пойду.

– А как же ужин?

– Не могу, родная, голова очень болит.

Через двадцать минут, раздевшись и умывшись, Слава лежал в постели. Жена сидела возле него и поглаживала его по груди. Славины глаза понемногу закрывались, наливаясь свинцом, и Катя расплывалась.

– Ты как себя чувствуешь? – словно в тумане услышал Слава.

– Хреново, но завтра пройдет.

– Ты в порядке?

«Блин, а с первого раза непонятно?», – лениво проплыл в голове вопрос.

– Родной, ты в порядке?

«Я что, уже сплю?» Голос жены погрубел, стал сиплым, словно она была заядлой курильщицей. Слава открыл глаза. Жена смотрела на него как-то странно.

Он и не замечал, что у нее такие некрасивые глаза. Они были словно…

«Поросячьи. Мелкие поросячьи глазки».

Еще до того, как жена повторила вопрос, Слава все понял. Понял, что он обещал, и чего не выполнил.

– Брат, ты в порядке?

Катя провела пухлой грязной ладонью по своим коротким черным, с проседью, волосам.

– Мужик, скажи что-нибудь, ну, давай.

Слава не мог пошевелиться. Он лежал на безобразно жесткой кровати и не мог пошевелиться. Ему хотелось остаться дома, чтобы никто не нарушал его покоя, но этот ублюдок начал трясти его.

– Мать твою, не помирай, дыши.

Пятно на правой скуле того, что только что было Катей, горело огнем на фоне побледневшего лица.

И перед тем как из поля зрения окончательно пропала спальня, захламленная стеклянной крошкой и покореженными кусками железа и пластика от Хонды, Слава успел мысленно сказать Кате: «Прости, родная, что не приехал».

…шесть…семь…восемь…девять…десять…

Ольга Нацаренус

Когда-нибудь я напишу смерть

Когда-нибудь я напишу смерть… Возможно так:

«…Вот время вздрогнуло и остановилось. В тонких чувственных пальцах застыл изящный карандаш, а чуть приоткрытое окно перестало впускать птичьи голоса, сопровождаемые майским прохладным ветром. Секундная стрелка старинных часов в деревянной рамке натужилась, но не смогла совершить свой следующий шаг.

Теперь спешить больше некуда… Потеряна актуальность всех на свете расписаний, обещаний и просьб…

И беспокоиться не о чем… Не зазвонит сумасшедший телефон и не выпустит из себя истошный возмущённый голос, бывший когда-то самым близким на свете. Старый кот не вспрыгнет на мои колени и не заглянет печальным тёмно-зелёным мне в глаза…

Уже не нужно с волнением прислушиваться к ритму своего сердца – оно не откликнется на мой внезапный испуг и не застучит бешено от смоченного ядом поцелуя…

Тишина… Есть лишь бесшумная беспорядочная пульсация маленького комочка раскалённой плазмы – это душа, здесь моё всё. Здесь страхи и сомнения, постигшие меня ещё во чреве матери и дерзкий крик, венчающий первый несмелый вдох земного воздуха. Здесь мальчишка с соседней парты, обидно до слёз дёрнувший меня за косичку. Здесь старый зонт, забытый в раскачивающемся от ветра гамаке. Здесь любовь, нет, не первая любовь, не единственная, а просто любовь, наполняющая сияющей бездной восторженности до краёв, до пьяного блаженства, до искупления… А вот галерея памяти прикосновений: колючая хвоя Рождественской ёлки и обжигающий крепкий кофе на губах, ледяная сталь порывистой белой вьюги и тепло давно пожелтевших страниц томика Блока, упругие клавиши гармоничного естества старого немецкого рояля и влажная прохлада обожаемых мною ладоней… И ещё здесь люди, люди, люди… Нескончаемой вереницей по моим дням и ночам, бурным потоком через радость, пыль, грязь, через всё расстояние моего пути. Родные, близкие, дорогие, чужие, странные, ненавидимые и любящие… То с ликованием изгоняющие меня, то бесповоротно вычеркнутые мной. То нежно сочувствующие, то лукаво предлагающие мне помощь…

Пустота… Теперь невозможно взять в руки и прижать к груди. Реален лишь комочек раскалённой плазмы, предвкушающей приближение большого путешествия.

Больше не будет завтра… Откровением прочитанной книги тихо всплакнёт память, ветхим тряпьём одежд своих колышущая недолгую мрачную скорбь моего прошлого мира…

Несовершенство человеческого восприятия, ошибка сознания называет всё это смертью…

Сцена опустела. Ей не удалось удержать зрителей ещё на один акт. Пьеса окончена. Актёр покинул старый театр и готов к самому главному своему перевоплощению. Занавес…»

… Когда-нибудь я напишу смерть… Или смерть напишет меня…

В метро

Метро… Я произвожу шаг и оказываюсь внутри вагона… Теперь я делаю это каждый вечер, потому что уже близок мой час, потому, что время торопит покинуть прошлое и устремиться в будущее… Здесь, в метро, я напряжённо, уверенно и терпеливо ожидаю встречи, которая стремительно изменит мой исключительный мир. Неопределённым остаётся пока лишь точное время этой встречи. Именно в это время сойдутся в одной точке пространства широко расставленные сети решающих обстоятельств, основополагающих причин и уникальных казусов непредвиденных взаимодействий моего бытия…