Победивший платит
Шрифт:
Углубившись в сложное дело освобождения стрелы, я ухитряюсь пропустить момент, когда одиночество сменяется обществом. Эрик ухитрился подойти так незаметно - то ли навыки войны, то ли моя рассеянность.
– Доброе... добрый день, - поправляется он. Выглядит он странно сконфуженным. И тут же уточняет удивленно: - А что это у тебя? Разве вы едите, э-э... дикий белок?
– Нет, конечно, - качаю готовой. Действительно, зачем я подстрелил бедняжку?
– Похоже, мне пора на охоту. Эта... случайно попалась, честно говоря. Мелькнула, когда
– Похоже, между тобой и мишенью лучше не соваться, - констатирует он, проводя пальцем по упругому крылу.
– И что будешь с ней делать, отнесешь на помойку?
– В людей я не стреляю, - отвечаю, нелогично испугавшись разочаровать барраярца, привыкшего к другой охоте.
– Это была приемлемая цель, и нет, я не знаю, что с ней делать. Может, посоветуешь?
– А мне-то откуда знать!
– разводит руками Эрик.
– Может, у тебя собаки есть. Или ты собираешься сделать из нее чучело. Не беспокойся, зажарить ее на костре и съесть полусырой я предлагать не стану.
"И на том спасибо", думаю я, наблюдая, как парень изучает образчик местной фауны. Пожалуй, действительно стоило бы отдать дичь собакам, будь они у меня. Но мое замешательство длится недолго. Есть возможность поразить одним выстрелом три цели: пристроить тушку, развлечь Эрика и обеспечить удовольствие знакомому семейству.
– Не желаешь осмотреть мои владения?
Конечно, желает. И, конечно, демонстрирует безразличие, скрывая интерес за подколками. Что за бритва у него вместо языка, право слово…
– Хвастаться будешь?
– дразнит он меня и тут же улыбается моему нарочитому возмущению.
– Я не в обидном смысле. Все равно, как... как в десять лет можно показывать свои сельские угодья сыну соседей, хвастаясь даже особо крупной жабой в лопухах у забора. Или у вас такое не принято, вы люди утонченные?
– Нам явно нужен какой-нибудь переводчик с автоматическими предупреждениями вроде "я не имел в виду ничего обидного", - решаю.
– Желаешь обзорную экскурсию по окрестностям? Помимо визита к лисьей семейке?
– Я пока ограничусь лисами, - отмахивается наглец.
– Они у тебя дикие или ручные?
– У нас вооруженный нейтралитет, - прихватывая еще теплый подарок, отвечаю. Как с тобой, мой барраярец, но этого я тебе не скажу. Впрочем, не точно такой: лисы пока не дают себя погладить, и потому приходится предупредить: - Не пытайся лезть к ним в нору, если не хочешь быть укушенным.
Барраярец смотрит на меня так, словно пытается спросить, действительно ли я считаю его идиотом.
– Мой старший сын когда-то пытался, - объясняю, надеясь на понимание. Увы. Сравнением Эрик явно не польщен.
– Сколько твоему мальчишке тогда было - семь, восемь?
– интересуется он без особенного восторга.
– Десять, - отвечаю. Сейчас Лерою шестнадцать, и он вдесятеро лучше приспособлен к этой жизни, чем Эрик. И все же он еще ребенок, а мой новый родич - взрослый человек, способный доставить мне столько проблем, сколько ни один мальчишка не придумает.
– А живут у вас сколько? И когда делаются совершеннолетними?
– любопытствует, не забывая при разговоре зорко поглядывать по сторонам и, если я правильно понимаю смысл этих взглядов, привычно запоминая дорогу. Автоматизм действий; вряд ли он подозревает, что я заведу его в лес и брошу.
– Сто, сто двадцать лет, - пожав плечами, сообщаю. Совершеннолетие наступает в двадцать четыре. Кажется, парень занят сравнительным подсчетом - незаметно загибает пальцы и вполне очевидно думает.
– Если пересчитать, - подытоживает, - мне ближе к сорока. Может, я и не знаю, какого цвета накидка сочетается у вас с парадными палочками за обедом, но в остальном я довольно... умственно полноценен. Хищников не дразню. Ты - исключение.
Я едва не сбиваюсь с шага, приятно пораженный неожиданным комплиментом. Радость просто неприлично велика.
– Я польщен, - признаюсь, стараясь говорить спокойно, и едва удерживаюсь, чтобы не подхватить спутника под локоть.
– Осторожно, тут что-то вроде рва.
Неглубокая низина, служащая условной границей между обжитой территорией и начинающимся пролеском, сплошь заросла кустарником. Я иду первым, не торопясь и невольно подстраховываясь на тот случай, если спутника придется ловить, но Эрик, хоть и придерживается за ветки, по тропинке спускается легким и мягким шагом.
– Странно, - нарушает он молчание.
– Я не знал, что в ваших садах бывают нетронутые места.
Упорядоченность природы, достойная взыскательного взгляда, предназначена для моего городского сада. Здесь, в загородном поместье, кусочек дикости смотрится неопасно. Или для партизана-барраярца мой здешний дикий лес - ухоженный парк? Много лет назад было принято устраивать в загородных поместьях большие участки максимально естественного ландшафта - симуляцию нашей прародины, напоминание о том, что встретит нас за пределами родной планеты. Мода давно прошла, но первозданная дикость неровных почв, биологически примитивных зверей и сухого кустарника пережила столетия, не требуя, в отличие от цивилизованного сада, помощи и ухода.
– Стоило бы все это привести в порядок, - подтверждаю, - но я не хочу. Здесь налево.
Цель близка, но незаметна: лисы - признанные мастера маскировки, найти их логово тяжело; впрочем, у входа в нору на земле белеют мелкие косточки. Я подхожу и оставляю подношение под ближайшим кустом.
– Игрушки для лисят, - кивком указав на мелкие остатки добычи.
– Кажется, в семействе пополнение.
Осторожность у лис в крови, и дожидаться, пока хозяин норы выглянет наружу и оприходует тушку, мы можем очень и очень долго. О чем я и сообщаю вполголоса. Эрик молча поворачивается, готовый идти обратно, и вежливым жестом пропускает меня вперед, и есть в этой тихой вежливости что-то настораживающее.