Победный ветер, ясный день
Шрифт:
Зато появились Гжесь с пьяным мэтром.
Операция по передислокации пьянчужек из гадюшника в «шестерку» отвлекла Лену не только от грустных размышлений о Пашке, но и от гораздо более тревожных — о пистолете, который лежал на дне ее рюкзака. Но стоило ей только взять с места, как арабская вязь на рукоятке снова всплыла у нее перед глазами. Не запутаться в ней было невозможно, и, сосредоточившись на пистолете, Лена выказала чудеса экстремального вождения, небрежно обойдя джип «Паджеро», джип «Фронтера» и фуру с финскими номерами. Сидящий рядом с ней Гжесь Отделался возгласом «Ну, ты даешь, мать!», а осточертевший хуже горькой редьки мэтр выдал сакраментальное:
— Эй, потише, не дрова везете!
Стоило только Маслобойщикову распахнуть
А заодно и проверить, не зажигалку ли ей подсунули, не муляж ли, не макет 1:1.
Хорошая мысль.
И почему она так взвинтилась, в самом деле? Не стоит забывать, что муж у нее хотя и редкостный мудак, но все же актер. И играет он в пьесах хотя и бесхитростных, но все же требующих реквизита. Хотя бы минимального. Возможно, именно он и бросил пистолет ей в рюкзак, забыв предупредить об этом. Правда, в нынешнем репертуаре «Глобуса» нет и намека на детектив или драму на охоте, но чем черт не шутит.
И — главное — все это можно выяснить сейчас же, не сбрасывая скорости.
— Это ты сунул его мне в рюкзак? — спросила Лена у Гжеся, на секунду отвлекаясь от шоссе.
— Кого? — Гжесь все еще не мог прийти в себя от нового стиля Лениной езды. — И смотри на дорогу, я тебя умоляю… Не хотелось бы.., во цвете лет…
— Так это ты положил его мне?
— Да что положил?
— Пистолет.
— Какой еще пистолет?
— Обыкновенный.
Несколько секунд Гжесь раздумывал.
— А что, у тебя есть пистолет? — наконец выдавил он.
— Ну.., как тебе сказать… Это я, собственно, и пытаюсь выяснить… Так ты или не ты?
— Террористка…
Слово «террористка» Гжесь в последнее время употреблял только в контексте их редких сексуальных ристалищ, и Лена поморщилась.
— Просто скажи…
— Ничего я не клал. Я что — сумасшедший, по-твоему? Подбрасывать тебе оружие при наших нынешних отношениях…
Еще пристрелишь, с тебя станется…
— Значит, не ты…
Значит, не ты, дорогой муженек, значит, не ты… Что-то похожее на этот ответ Лена втайне и ожидала услышать, но нельзя сказать, что он обрадовал ее. Ситуация резво катилась под горку и из разряда почти безнадежных грозила перейти в безнадежную абсолютно. Да еще сдобренную тяжелым, как завшивленная окопная шинель, перегаром сивухи: очевидно, мэтр краем уха услышал их разговор и оживился. И интимно свесил голову в просвет между сиденьями.
— Зачем оружие, цветов мы дети, да здравствуют любовь и героин! — пропихнул замшелый психоделический тезис Вудстока Гавриил Леонтьевич.
— Вы бы заткнулись, мэтр, — совсем невежливо перебила Маслобойщикова Лена. — Иначе придется вас высадить. Или — в лучшем случае — пристрелить.
Пристрелить — и дело с концом, на радость Светане. И всей пекинской опере, не говоря уже о театре кабуки. Заодно будут спасены и несчастные, ни в чем не повинные детишки, которым Маслобойщиков исправно скармливал драматургическую, сикось-накось склепанную тухлятину. Но это не решит ни одной Лениной проблемы, не решит… А их с каждым часом становится все больше. Сначала — узелок с живыми вещами мертвого Романа, потом — пистолет. Интересно все же, как он…
— Ты меня разыгрываешь, — донесся до Лены голос Гжеся. — Какой пистолет?
Откуда у тебя может быть пистолет? Ну, скажи честно — ты меня разыграла?
— Разыграла, — буркнула Лена только для того, чтобы отвязаться от Гжеся.
— Я так и подумал… Ты у меня фантазерка…
В другое время Гжесь схлопотал бы по физиономии: за годы позиционной войны Лена научилась бить наотмашь полным глухой неприязни взглядом. В другое время, но только не сейчас: ведь пистолет действительно тянул на чью-то нехорошую фантазию, бред, паранойю. И тем не менее он был. Оставалось только выяснить, как чертова пушка оказалась в закрытом Ленином рюкзаке. Если бы не ее дурацкая привычка никогда не заглядывать в него, если бы не ее дурацкая привычка перетряхивать содержимое только по пролетарским и профессиональным праздникам! Интересно, когда последний раз она производила там ревизию? Ага, в середине прошлой недели, ориентировочно в среду-четверг, когда самым предательским образом прорвался пакет с сахаром и ей пришлось вынимать оттуда все вещи, включая карманное издание «Хазарского словаря» Павича, которое несколько месяцев считалось безвозвратно утерянным. Нашлись также и просроченные пригласительные билеты в галерейку «Лавиль», на дегустацию австралийских вин.
Никакого пистолета в рюкзаке не было и в помине. Пятница ознаменовалась появлением Романа Валевского, и ей вообще было не до рюкзака. То же можно было сказать и о субботе, вернее — о ночи с субботы на воскресенье, которую она провела в доме Валевского. А потом случилось известие о его смерти. И все это время рюкзак был предоставлен сам себе.
Но…
Ясно только одно: пистолет появился именно в этот — недельный — промежуток.
Лена почти не выпускала рюкзак из поля зрения, даже на опознании тела Афы, даже на кладбище, у Афиной раскрытой могилы.
Рюкзак всегда был с Леной — за исключением того времени, когда спала. И — за исключением единственной ночи на Фонтанке, 5 — спала она дома. Если исключить Гжеся (а исключить его придется, как ни прискорбно это сознавать), остается дом Романа. Ведь… Ведь недаром же ей показалось, что в квартире кто-то был, когда она проснулась…
А если и правда кто-то был?
Кто-то, ночным татем прокравшийся по студии и аккуратно захлопнувший за собой дверь.
Осознание этого заставило Лену вздрогнуть. Запоздало вздрогнуть и запоздало пережить запоздалый страх. Оставался, правда, еще один вариант: с Пашкой, ведь Пашка оставался в машине, пока Лена выбивала признательные показания у засевшего на яблоне Печенкина. Но Пашка не знал о пистолете, не мог знать, и уж точно не подбрасывал его: во-первых, его изумление при виде пушки было неподдельным. И во-вторых, он был мальчишкой. Обыкновенным одиннадцатилетним мальчишкой, для которого оружие так же свято, как для женщины средних лет — крем от морщин.
Нет, он никогда бы с ним не расстался.
Никогда.
И уж наверняка не стал бы прибегать к дешевой мистификации.
Ну что ж, придется остановиться на варианте Фонтанки, 5, раз уж ничего другого в голову не приходит. И…
И — решить, что делать дальше. И с пистолетом, и с вещами покойного Романа-Нео заодно. Самым лучшим был вариант, который она озвучила Пашке: делом Романа должны заниматься те, кому положено заниматься этим по статусу.
А именно — родная милиция.
За последние несколько дней Лена столкнулась с некоторыми ее представителями, и все они были один другого краше: чего стоило одно только жутковатое мурло, которое допрашивало ее в ларьке у Гусейна, — шишковатый, не в меру раздувшийся череп перекочевал к мурлу прямиком из кинематографической страшилки, из какого-нибудь «Носферату — симфония ужаса»: в естественной среде подобных черепов не сыскать по определению. За мурлом следовал капитан Целищев из Ломоносова, больше похожий на домашнего осла или перезревший кабачок, нужное подчеркнуть. Был еще проходной патологоанатом из морга, фамилию которого Лена забыла напрочь.
Что-то непередаваемо хохляцкое, кажется — Луценко….
По этой галерее можно было бродить, зажав в руке бокал вполне легального шампанского и тарталетку, но приближаться к выставленным на всеобщее обозрение портретам и скульптурным группам не стоило: еще стошнит, чего доброго. А вот от кого следовало бы бежать без оглядки — так это от мурла с низким лбом, за которым сидела в засаде вся доблестная правоохранительная система. Что ж, у Лены были все поводы бежать. Ведь она уже один раз сделала это — наспех покинув студию Романа. Не без потерь, правда.