Побег

Маслюков Валентин Сергеевич

Буян все еще стоял у порога — брезговал заходить, узница была ему неприятна.

Потом он стащил с головы шапку, казалось, насилуя себя, чтобы остаться, и подвинул табурет.

— Решение Совета восьми, — бесцветно сообщил он. — Совет восьми поручил мне устроить побег.

— Зачем? — возразила Золотинка, не способная уже ни к какому здравому суждению.

— Народный приговор не может быть отменен. Совет восьми поручил мне совершить преступление и взять его на свою совесть. Совет восьми разрешил мне посвятить в замысел одного пигалика. Я выбрал Чекуна. Надежный, твердый в слове товарищ. В крайнем случае, придется сломать ногу, сказал он мне сегодня со смехом. Этот смех… этот смех и сейчас у меня в ушах.

Раздавленная виною, Золотинка не смела подать голос.

— Что теперь? — сказал Буян. Каждое слово его ложилось новым упреком. — Что теперь?

Может быть, он ждал ответа. Но не дождался.

— Теперь Совет восьми решил отправить вас в облике пигалика, — продолжал Буян. — У меня есть один на примете. Это крепкий молодой пигалик, молодец хоть куда…

— Оборотень? — усомнилась Золотинка. — Вы хотите сделать меня оборотнем? Приятного мало… — тут только она сообразила, что несет, и сбилась, зажавши рукой рот.

— Так будет лучше со всех точек зрения, — резко возразил Буян. — Вопрос этот, будьте покойны, продуман. Вы, кажется, подзабыли, что приговорены к смерти и речь идет о побеге. О дерзком побеге из-под стражи, которая, разумеется, не даст вам спуску, если поймает. Не можем же мы посвятить в замысел всех и каждого, стража ничего не подозревает. Не должна подозревать.

— И неужели никто не догадается?

— Разумеется, догадаются все. Или очень многие, — сдержанно хмыкнул Буян. — Но это уж не наша забота. К сожалению, мы не можем теперь устроить побег так, чтобы вы не догадались. Мы вынуждены, — подчеркнул он слово, — посвятить вас в дело.

— Но как я потом вернусь к своему родному облику?

— Вряд ли это будет возможно. Вы останетесь пигаликом. И не советую возвращаться в Республику. Второй раз… нам придется казнить вас по первому приговору и за побег. Хотя… — пробормотал он себе под нос, — не представляю, где мы найдем палачей… И боже вас упаси разгласить наш нынешний разговор, мне придется все опровергнуть. Не ставьте меня в невозможное положение… прошу вас. Я должен, кстати, сообщить, что после несчастья с Чекуном все прогулки, понятное дело, запрещены и меры охраны усилены. Так что ничего другого и не остается, как прибегнуть к оборотничеству. Второй раз вас никто уж гулять не поведет… Касьян — волшебник-любитель, он хочет свидеться с вами для частной беседы о волшебстве. Я дам разрешение. И тогда… обманом ли, коварством и хитростью, силой, как хотите, придумайте что-нибудь… тогда вы завладеете обликом Касьяна и убежите. Касьян принесет и покажет вам этот камень, Эфремон. — Буян стащил с пальца крошечное колечко с ярко-сиреневым, ядовитым камешком. — Это Эфремон. Камень этот вам придется у Касьяна украсть.

— Спасибо, — пролепетала Золотинка, теряя голос. — Спасибо… Мне трудно собраться… не успеваю сообразить.

— Не беспокойтесь, — сурово возразил Буян. — У вас будет время: побег состоится через год. Исполнение смертного приговора отложено на год. Один год вы проведете здесь в самом строгом и суровом заключении. Будет время и собраться, и сообразить.

— Спасибо! — повторила Золотинка уже вполне осмысленно — со слезами.

— Не стоит благодарности. И должен предупредить, что всякий волшебный камень — достояние Республики. Республика предоставила мне Эфремон в пожизненное пользование. После того, как в наказание за ваш побег меня освободят от обязанностей члена Совета восьми, а это будет, разумеется, не завтра, Эфремон мне уже не понадобится. А вы дадите мне слово, что вернете Эфремон Республике как только… как только перестанете в нем нуждаться. Через пять лет, через десять, через пятьдесят — как только сможете. — И Буян добавил многозначительно и печально: — У нас, у пигаликов, не принято, знаете ли, суетиться.

Такого укора Золотинка уж не могла выдержать, вздохнула судорожно и со взмахом руки закусила кулак, согнувшись. Это не помогло — она разрыдалась.

Конец четвертой книги