Побег
Шрифт:
Движимый внутренним возбуждением, Оман положительно не давал Тлокочану говорить, перебивал и вмешивался не к месту. Наконец волшебник поднялся.
— Ах да! — сказал он, как будто бы спохватившись. — До завтра, дитя мое! До скорого свидания.
Заполучив узницу в безраздельное владение, Оман откровенно разволновался, обошел дом, смежные, объединенные теперь в одну, комнаты и, постояв на пороге, выдвинул наружную стену.
— Словом — начал он, — я ухожу с тобой. Это твердое решение, — добавил он, предупреждая не высказанные еще Золотинкой возражения.
— Куда со мной? — пролепетала она, оглушенная сильно екнувшим сердцем.
Казалось, Оман наперед знал Золотинкины вопросы, сомнения ее, восторги и благодарности и потому, отметая их, как несущественное, летел вперед, сообразуясь лишь с ходом собственной мысли.
— Если я устрою тебе побег — а иного не остается! — мне придется уйти с тобой. Они не простят мне этого. Понятно, я должен разделить твою судьбу, и в горе, и в счастье, везде и всегда, что бы ни случилось. Судьба определилась, черт побери! К чертовой матери, жребий брошен! — восклицал Оман, распаленный уже до воинственности. — И пусть все катится в тартарары, я стану твоей тенью! Вот так!
Золотинка слушала, опустив глаза, и все же не удержалась от улыбки, когда представила себе поэта в качестве тени.
— Как странно, — пробормотала она с деланным смирением, сквозь которое прорывалось нечто легкомысленное, — Тлокочан настоятельно советовал мне обзавестись тенью. Правда, он предлагал для этого другое средство: пиво со сметаной.
Неприятно пораженный столь неуместным замечанием, Оман устремил вопрошающий, требовательный взгляд… и Золотинка смутилась, только сейчас, задним числом уже, сообразив, что смеется. Ей стало стыдно.
— Спасибо… Ой, прости, опять не то, — сбилась она, махнув рукой. — За это не благодарят. Не так благодарят. Не словами. Спасибо. Я понимаю. Это очень опасно, — она оглянулась. — Для вас.
Оман выслушал и, подумав, кивнул.
— Решение далось мне нелегко. Уйти с тобой, стать изгоем. Ты должна представлять себе положение изгоев… Приходилось ли тебе встречать в Словании пигаликов, которые порвали с Республикой?
Золотинка неопределенно кивнула.
— Многие благополучно устроились и не бедствуют, если говорить о чисто житейской стороне дела. Цены на пигаликов, я бы сказал, стоят в Словании высоко. Еще выше, пожалуй, в Мессалонике. Знания, трудолюбие, известная, вошедшая в поговорки честность пигаликов оцениваются властителями полновесным золотом. Разумеется, я не могу этого не знать. Но я прекрасно отдаю себе отчет, что изгои — это пигалики без почвы под ногами. Здесь их почитают предателями — плевать, там… там их боятся и презирают. В общем, терпят, пока нуждаются.
— Спасибо, — еще раз сказала Золотинка. — Ваше… твое предложение тем более дорого, что я не знаю, чем за него отплатить.
Оман ждал, что она скажет, с видимой небрежностью, но сосредоточенно, если не сказать настороженно. И когда Золотинка закончила, указав, что положение ее после побега будет предельно трудным, вдвойне, может быть, опасным для спутника ее, для «тени», Оман пренебрежительно фыркнул:
— Ты волшебница.
— Это лишь прибавляет опасности.
Больше об этом не говорили. Замысел поэта состоял в том, чтобы Золотинка обратила себя в какой-нибудь «не слишком громоздкий и обременительный» предмет, который Оман бы и доставил на волю, то есть пронес бы заколдованную Золотинку через заставы. Дальнейшее представлялось ему не более трудным. Волшебных возможностей Золотинки он не знал, а она не имела ни малейшего представления, сможет ли Оман, не обладая волшебным камнем и какими-либо действительными колдовскими навыками, обратить ее из предмета в Золотинку — если уж удастся первоначальное превращение из Золотинки в предмет. И то, и другое представлялось сомнительным, и Золотинка очень осторожно, чтобы не обидеть и не расхолодить Омана, пыталась это ему втолковать.
Оман же, как обнаружилось, готов был пуститься в путь немедля, прямо сейчас, на ночь глядя. Ладно еще он не притащил с собой походное снаряжение, оставил его дома в расчете захватить по дороге, когда двинется к выходу, имея в кармане «не слишком громоздкий и не обременительный» предмет. Призывы к осмотрительности он принимал как обиду и вовсе расстроился, когда Золотинка наотрез отказалась произвести соответствующие опыты.
— Ладно, — сказал он добрый час спустя, взвинченный и раздраженный. — До завтра. И надеюсь, по крайней мере, что о нашем разговоре никто не узнает. Ни один пигалик. Понимаешь? Ни один. Впрочем, я совершенно уверен в твоей скромности.
Вызывающий тон его как будто об этом не свидетельствовал. Оман разгорячился и говорил громко, словно не видел большой беды в том, что случайные прохожие могут слышать отрывки удивительных разговоров.
По правде говоря, сдержанность Золотинки, которая заставляла Омана повышать голос, объяснялась еще и той причиной, что она рассчитывала на Тлокочана. Не то, чтобы она решилась возложить на волшебника надежду, но, во всяком случае, имела в виду выслушать и Тлокочана; прерванный появлением Омана разговор нужно было еще закончить.
Протяжные трубные звуки возвестили наступление ночи, когда Тлокочан возвратился; огни над городом, впрочем, еще не гасли.
— Зачем притащился этот бездельник? — грубовато спросил Тлокочан, мотнув большой львиной головой — если только можно представить себе сильно облысевшего льва.
Золотинка подняла брови, недоумевая.
— Неужто берется устроить тебе побег?
Золотинка еще раз подняла брови, хотя уже и не столь убедительно. Годная на любой случай жизни гримаса ни в коей мере не отражала душевного переполоха, который поднял в ней беззастенчивый Тлокочан.
— И правильно! Не говори. — Волшебник грузно бросился на диван. — Значит так. Если ты надумала обратиться в какой-нибудь малозаметный пустячок, вроде карандашика, который я вынесу в кармане на волю, а потом приделаю ему ножки, то выбрось эту дурь из головы. Никакой заколдованный предмет наши заставы не минует. Прими это без объяснений: безопасность Республики обеспечена надежно.
— Вы… хотите устроить побег? — спросила Золотинка с позабавившим Тлокочана недоверием.
Он пожал плечами:
— Ты сама должна понимать, что твое нынешнее положением нетерпимо. Не можешь же ты вечно сидеть и ждать, когда тебя уморят!
— Я понимаю, — пролепетала Золотинка.
— Конечно, я возвратился. Оставить тебя в мучительной неизвестности?.. Еще одна ночь страданий? Я возвратился, чтобы сказать сейчас же: возрадуйся, дщерь моя, узри надежду! Представляю, что ты вынесла эти дни! Спала ли ты хоть часок все эти страшные дни и ночи?
— Я спала, — призналась Золотинка не без стыда. — Но ночам я спала.