Побежала коза в огород
Шрифт:
— Ты бы уже выбрал наконец, Бондарчук, — сказал он вроде бы в шутку, — а то все норовишь сидеть на двух стульях.
И хотя он говорил это другу, но смотрел на Галю, и она, смутившись, покраснела. Как будто хоть чем-то поощряла его Бондарчука!
— Света пошла к тебе, — напомнила она ему. Про карты, конечно.
— Ну ладно, хватит! — скомандовал через полчаса Игорь. — Завтра, между прочим, рабочий день. Пора и по домам.
— А где у тебя сегодня дом? — ехидно осведомился Славик.
— Я мог бы и не отвечать. — Игорь вальяжно откинулся в кресле. Между прочим, в Галином кресле! — Но если тебя интересует мое сиюминутное действие, то я задержусь здесь: мне надо поговорить с Галчонком.
Она, конечно, предполагала нечто подобное, но то, что он не станет спрашивать ее согласия на какой-то там разговор, ее возмутило.
— Никто у меня не останется, — сухо проговорила Галя, подбадриваемая Светкиным взглядом, — я считаю, что вести разговоры в такое время поздно. Давай поговорим как-нибудь среди дня.
— Брось, не капризничай, — насмешливо сказал Игорь и взял ее за локоть, — мы же с тобой не чужие друг другу люди. Какие могут быть церемонии? Ляжешь чуть попозже, ничего, днем доспишь.
Он почти вытолкал из ее дома Светку со Славой. Тот, раздраженный, даже вышел первым, забыв пропустить женщину вперед.
— Пока, — медленно проговорила Светка, стоя в дверях и нарочно призывно изгибаясь. — Совет да любовь!
В ее устах эта фраза прозвучала как оскорбление. Игорь быстро захлопнул дверь, закрыл ее на засов и взглянул на Галю.
— Пошли?
Это и весь разговор? Она отступила назад, когда он протянул к ней руки, но Игорь был готов к сопротивлению. Потому без дальнейших слов схватил ее за руку и потащил за собой.
На пороге спальни Галя попробовала еще раз упереться, но он насмешливо изогнул бровь.
— Хочешь прямо здесь, на полу?
На полу она не захотела и потому покорно поплелась за ним, как жертвенная овца.
Елена
Я брала интервью у известного в крае писателя. Газета поручила мне написать о нем подробный очерк. Главный планировал даже разворот — писателю исполнялось 70 лет, он был признанным, официальным, из тех, кого обязательно поздравляет и мэр города, и губернатор края. К нему в такие вот особо торжественные дни приезжают писатели из Москвы — в общем, создается повод для почти народного гулянья.
Писатель отнесся ко мне доброжелательно, и это сразу подняло настроение. Мне все еще помнилось задание редакции взять интервью у нашего кубанского поэта, который по количеству «звезд на погонах» — в смысле, государственных наград и отличий — существенно отличался от писателя, но был не в пример капризнее и заносчивее моего нынешнего героя и измотал мне нервы, прежде чем удалось из него хоть что-то вытянуть.
Все ему казалось, что народ, а в особенности государство не оценило по достоинству его заслуги, всячески затирали. Коллеги завидовали, а продажные издатели упорно не печатали…
Впрочем, я, кажется, преждевременно расслабилась. Решила, что у моего интервьюируемого вполне современное мышление и мы сразу найдем с ним общий язык.
— Все теперь не так, как прежде, — печально качал головой писатель. — Раньше я мог поехать в любую точку страны, объездил многие страны мира, а теперь, чтобы съездить к моему собрату в Сибирь, не имею денег…
— Ну, сейчас для этого у многих нет денег, — заметила я, но при этом понимала его ностальгию по прошедшему времени.
— Это дерьмократы украли у нас будущее, — продолжал вздыхать он.
Я его понимала, но в таком тоне мы говорили между собой, на кухне, сравнивая, что было тогда, а что теперь. Писателю-символу, как мне казалось, следовало посмотреть на происходящее несколько другим взглядом. Или из другой точки. Может, сверху, а не из-под стола…
Прежде писатели, состоящие в своем профессиональном союзе, и вправду пользовались многими льготами, включая всякие дома творчества, путевка в которые стоила сущие копейки, а то и вовсе доставалась даром. Некоторые избранные могли жить в таких санаториях по полгода и писать свои нетленки.
Я поймала себя на том, что уже чуть ли не злорадствую: не все коту масленица! — и поспешила перевести разговор на темы более приземленные. Например, о его отношении к слабому полу.
— Я не люблю женщин энергичных, шумных, — жаловался он, — мне куда милей женщины прошлого, тихие, скромные… Румянец на щеках, робко опущенные глаза…
Усмехнувшись про себя, я подумала, что вздумай какая-нибудь из молодых женщин завлечь писателя, это получилось бы у нее на раз. По-моему, нет ничего проще, чем изображать скромницу-прелестницу. Для этого вообще не надо прилагать никаких усилий. Опусти глазки долу и думай о чем-нибудь своем, а он пусть журчит тебе о своих высоких материях. Главное — в нужный момент взглядывать на него, наивно похлопывая ресницами.
Вот если бы ему понадобилась женщина по-африкански страстная, там пришлось бы куда больше стараться.
— А как вы относитесь к любви? — спросила я его.
Мне казалось, что в любви он романтик, долгие ухаживания, путь, усыпанный розами, прогулки при луне.
— Любовь я представляю себе так: вспышка страсти, а потом — друзья.
Я чуть со стула не свалилась. Так он представляет себе чувство, в основе которого лежит человеческая жизнь? Но вспышка страсти может быть всего лишь… инстинктом продолжения рода. И что же получается, прославленный писатель просто ни разу в жизни не испытывал любви?
Как всегда, я категорична. Может, для него любовь — это нечто настолько интимное, что для нее он не придумал слов. Говорит мне так нарочно, чтобы я отстала. Но спорить не хотелось. Глупо. В конце концов, что у нас, интервью или диспут на темы любви и дружбы?
Как ни странно, писатель чем-то напомнил мою бабушку и ее подруг, которые успели постареть к тому моменту, как у нас в стране «появился секс».
Она работала с подругами в бухгалтерии научно-исследовательского института, была в коллективе моложе всех — ее звали просто Варенька, в то время как всех остальных уже по имени-отчеству.