Побежала коза в огород
Шрифт:
— Заботиться — это слишком громко сказано. Так, помог немного. Все-таки ты мой первый биограф…
Интересно, а почему я не сказала, что не хочу больше с ним видеться? То есть я начинала этот разговор, но отчего-то теперь мне казалось, что заводить его вновь глупо.
И в самом деле, есть более насущные темы.
— И все-таки я настаиваю, чтобы ты при окончательном расчете учел все свои траты.
— Хорошо, учту, — пообещал он. — Но теперь наконец я могу поесть, или ты придумаешь еще что-нибудь не слишком умное?
Я
— Наелся?
— Наелся, — теперь подтвердил он.
— Тогда доставай свою бумагу, буду ее подписывать!
— Не понял. А десерт?
— Ты же сам сказал, что мне надо похудеть.
— Разве я не говорил, что лишние три килограмма тебе не повредят?
— Не говорил. И вообще первое слово дороже второго. Давай бумагу по-хорошему!
— А по-плохому что будет?
— Нет, на плохое не решусь, — честно призналась я. — У меня, увы, теперь нет защитника, что же мне ссориться с единственным союзником.
— Союзник, значит? Иными словами, до защитника недотягиваю?
— Юра, — взмолилась я, — ну зачем тебе мои проблемы? Я и так тебе на голову свалилась с этой дурацкой базой! Может, ты обо мне давно бы думать забыл, а тут я все время о себе напоминаю…
— Послушай, Рагозина, чего ты все пытаешься меня втиснуть в свои рамки? Что мне можно, чего нельзя, что делать, чего не делать? Никто в нашем городе не смеет мне указывать, и только ты можешь позволить себе все, что взбредет в твою красивую голову.
— Ты прав, указывать я не должна. Тем более что повода для того, чтобы нам с тобой видеться, в ближайшие полгода у нас не будет. А тогда мы в последний раз встретимся и все окончательно оформим. Надеюсь, больше головных болей в связи со мной у тебя не будет!
— Ты — моя головная боль, — произнес он мрачно. — А точнее, если у меня о чем-то и болит голова, то только о тебе.
— Неужели всего лишь из-за одной ночи?
И опять я не сказала ему что-нибудь вроде: отстань, забудь и думать обо мне.
Тем более что он с упреком взглянул на меня. Мол, как ты можешь, эта ночь стоит всей жизни! Или что-нибудь еще вроде этого.
Я подписала не глядя какую-то бумагу. Если бы Юрию пришло в голову почему-либо обмануть меня, ему удалось бы это безо всяких усилий.
— Не спеши, я отвезу тебя, — сказал он, и я вынуждена была подчиниться.
По его знаку официант принес счет.
— Я посчитал мороженое и фрукты… — начал говорить он, — но если вы не будете…
— Не будем, — устало отмахнулся Забалуев, — отнеси своим детям!
— Спасибо, — чуть ли не вдвое сложился в поклоне официант.
Видимо, десерт стоил очень приличных денег.
— Ты водишь машину? — спросил Забалуев, по моей просьбе открывая окно с моей стороны. — Вроде у твоего мужа был «ситроен».
— Был, только я на нем никогда не ездила. Как-то мы обходились. До работы я добиралась на маршрутке. На отдыхе Женя был за рулем. Пить он не очень любил, из гостей его возить, как некоторым моим подругам мужей, мне не приходилось… Слишком я рассеянная. Мне кажется, не успею появиться на шоссе, как то ли в меня кто-нибудь врежется, то ли я в кого-то…
— Я бы мог тебя поучить вождению. С гарантией того, что ты перестанешь бояться машины и вообще дороги.
Повернувшись на сиденье, я посмотрела на него.
— Юра, ты все время что-нибудь придумываешь: не работу для меня, так учебу. Не все ли тебе равно, вожу я машину или нет?
Он проехал еще немного, свернул за угол, на какую-то темную улицу — я даже не сообразила, на какую, — и остановил машину на обочине. Мощный платан почти полностью закрывал висевший где-то в выси фонарь. Светились только огоньки на приборной доске да белки его лихорадочно горевших глаз.
— А ты не знаешь, в чем дело? — спросил он меня, беря за руку.
Я старалась, насколько возможно, отодвинуться и почти прилипла к боковому стеклу, лихорадочно пытаясь отыскать рукой, где проклятая ручка дверцы!
Но в машине не очень-то разбежишься, особенно когда тебя при этом изо всех сил тянут к себе. Воздух в салоне сгустился до взрывного состояния. Наверное, поэтому мне стало трудно дышать и еще труднее сопротивляться его губам, которые тянулись ко мне.
Но я все еще надеялась на то, что мне удастся вырваться от него… и от себя. Оттолкнула его голову, но так, что Юрий уткнулся носом мне в грудь, а дальше я уже ничего не соображала.
А потом, вот странность, когда я пришла в себя, то почувствовала себя словно обманутой. Юрий вынудил меня сделать то, чего я не хотела. То есть хотела, но считала, что этого делать нельзя. Непорядочно это. Теперь, когда со смерти моего мужа не прошло и сорока дней.
Он заставил меня переступить барьер, который я так упорно строила. Моральный барьер. И мне стало так горько, как был горек этот запретный, но такой сладкий плод. И я разрыдалась. Странно, на похоронах я почти не плакала, а тут… Из меня извергался просто водопад слез, так что в конце концов я стала захлебываться рыданиями.
Юрий испугался. Он щелкнул кнопкой, открыл дверцу, а потом обежал машину и вынул меня из нее.
— Перестань, Леночка, прошу тебя, перестань! Что с тобой?
— Это из-за меня умер Женя, — проговорила я.
— Не говори ерунды. Его убили парни Ахмета. Они получат свое, я тебе обещаю!.. Ну при чем здесь ты?!
— Не знаю. — Я успокоилась, стараясь больше не всхлипывать. — Может, если бы я его уговорила, он оставил бы этот бизнес…
— Не оставил бы, — мрачно отозвался Юрий. — С помощью своего бизнеса он самоутверждался. Скромный домашний мальчик, который решил сразиться с уличными пацанами… Поверь мне, я знаю, что говорю.