Шрифт:
1
Птица летела неправильно. Это заметно даже с такого жуткого похмелья, закономерно догнавшего меня сегодняшним утром. Лёжа на кровати, которую ненавидел вот уже четвертый год, я пытался сфокусировать зрение на переплете окна. Смотреть на трещины в потолке не очень-то и хотелось. Изученные вдоль и поперек за все это время, они плыли перед глазами при каждом движении головы.
Конечно, я не великий специалист по различению степени похмелья, но, кажется, убиваемый алкоголем мозг сегодня посетило одно из самых выдающихся. Элитное такое. Очаровательное, как Сюзи. Сука.
Еще раз перебрал в памяти события прошлого дня, почему-то уже без горечи
Зато, видели бы вы лицо Сюзанн, когда в результате долгих звонков в дверь перед ней на крыльцо шлепнулись три ее платья, две ночные пижамы и зубная щетка. Петунью, росшую в большом вазоне на крыльце, конечно же, жалко. Поломало коробкой с плюшевыми игрушками, но несильно так, точно, выживет. По крайней мере, мне с балкона было незаметно сильных повреждений. А вот позволить жить в моем бунгало зубной щетке, чья хозяйка только что целовалась с каким-то мексиканцем, я уже не мог.
У меня фобия, наверное, но во время учебы в институте в нашей группе был один парень мексиканец. Маленький, вертлявый и улыбчивый. Всем бы хорош парнишка, да вот зубы у него были очень гнилые. С тех пор я почему-то подспудно считаю, что у всех мексиканцев плохие зубы. Несправедливо. Нетолерантно. Понимаю. Тем более, понимаю, что их наркобароны могут себе хоть бриллиантовые зубы вставить. Но сделать с собой ничего не могу. А вчера Сью целовалась с таким же мексиканцем за несколько секунд до того, как решила войти в мой дом! Неужели после такого можно оставить ее зубную щетку?
Я шевельнул головой, зачем-то прорисовавшей в мыслях события прошедшего дня, и понял, что вспоминаю совсем не о том, о чем надо. Окружающая комната накренилась, Любимые трещинки на потолке, так удачно складывающиеся в очертания летящей птицы, потеряли четкость, расплылись, а тупая, откровенная и всепроникающая боль пронзила виски с такой силою, что стало жаль алкоголиков, ежевечерне накачивающихся в барах национального парка отдыха. Птица на потолке расплылась. Птица, летящая в светлом проёме окна – не шевельнулась. Наверное, я сам в бар вчера вечером пошел зря. Шевельнув плечами, понял, что кровать все-таки ненавижу больше, чем Сюзанн. Пить нужно меньше.
Попробовал подняться и вдруг обнаружил, что чувствую себя не на тридцать четыре года от роду, а как минимум на сто двадцать. Болело все. И этот отвратительный звук шелестящей бумаги. Откуда он? Надо ж было так нажраться… Русскую водку запивать мексиканской текилой. И абсентом. Вспомнил! Точно, вспомнил! В баре нашего городка заправляет Василь. А он русский. Причем, не просто русский, а выросший в Сибири. Не знаю, как у него в отношениях с медведями, но с клиентами он обращается просто очаровательно. С добрейшей желтозубой русской улыбкой и рюмкой за счет заведения. Это, я вам скажу, работает куда круче, чем объявление о скидке в девяносто процентов. И беда в том, что вчера я этой уловкой и воспользовался. Потому что Сюзанну вчера вечером возле моих дверей целовал мексиканец. Потому что я одинок вот уже почти четыре года, и хочется, чтобы рядом был кто-то понимающий меня. А ближе всего сейчас – вот эта птица из трещинок в старом, покрашенном белой краской, потолке.
Сейчас таких потолков уже давно не делают, но вот, достался такой раритет. Наверное, справедливо. Кто предоставит элитное жилье третьесортному физику-теоретику в научном городке? Какого сорта неудачник? Вот, третьесортное и получите. И Сью в придачу. И птицу в трещинках на потолке. Которая не улетит никуда. А птица в окне… это неправильно. Я поднял руку, чтобы прикрыть глаза от такого нежного, еще не жаркого поутру аризонского солнца, и понял – что-то здесь не так. Птица летела и не улетала.
Аризона – конечно же, в основном местечко пыльное. И жаркое. Но вот угораздило же меня зависнуть в этих краях на долгих четыре года. А все она, страсть к науке. Где еще сделать карьеру молодому, амбициозному физику, только что окончившему Калифорнийский технологический институт? В своих же пенатах, разумеется. Вы можете презрительно поморщиться, мол, не Гарвард и не Принстон, но я вам скажу главное, господа. Калтех – это NASA. Причем, одна из самых секретных ее частей. Именно здесь учился Харрисон Шмитт, который покатался на «Апполоне-17». И даже в космическом полете ему припомнили старую традицию нашего родного Калтеха, разбудив бедного астронавта на второй день пребывания на Луне незабываемой мелодией «Полёта валькирий». А Сью – сука! Сью традиций не уважала…
Впрочем, сейчас мы довольно далеко от большого Лос-Анджелеса. Здесь, на границе Аризоны и Невады, притаился маленький секретный научный городок, небольшой филиальчик большого дела… Национальный парк отдыха. Озеро Мид разлилось живописными заливами перед возведенной в незапамятные времена плотиной Гувера, замедлив течение до минимума. Несколько частных отелей по берегам водоема, иногда с действительно чудной, хоть и редкой зеленью, не присущей этим местам, но я не ботаник. К флоре почти равнодушен. Да и фауна не очень близка – вот неожиданность-то. Физик я. Только в мизантропы не записывайте – человечество люблю. Всё. Кроме Сью.
И наш научный городок замаскирован под частный отель. Такие милые, разноплановые одно и двухэтажные коттеджики, разбросанные по обеим сторонам дороги среди редких зеленых кустов на скалистых берегах Колорадо. Чуждым всему этому уединению и отрешенности кажется только шарообразный купол с широкой прорезью, бельмом торчащий в моем окне над зданием автономной энергетической установки, обеспечивающей независимость от энергии плотины. Читай – над маленьким термоядерным реактором. Долбаная секретность! Особенно смешным это становится при осознании того, что тень от этого дрянного купола немного не дотягивается до дверей бара, где трудится русский Василий. Вы думаете, в Кремле не знают, что под этим куполом? Русские – они сильны национальной идеей. Это мы, американцы, индивидуалисты, делящие людей по принципу везунчик-неудачник. А русские, они – как китайцы. Могут жить массой. В этом их сила, и их слабость. Но водка у них хорошая. А я запивал ее абсентом. И текилой. Международный коктейльчик получился. Летящая птица в нижнем переплете окна до сих пор не шелохнулась… И голова болит. Может быть, неамериканцы умеют разделить свою боль на всех, потому и не так страдают от похмелья?
Я еще раз шевельнул головой и обнаружил в себе способность перетечь в вертикальное положение. Это казалось настоящим чудом на фоне последствий вчерашнего вечера. Голова не воспринимала реальность, даже ни одного звука не было слышно. Но, вот когда я пошевелился на люто ненавидимой кровати, откуда-то раздался странный свистящий звук. Будто кто-то черканул листом бумаги по полированному столу. Свесив ноги с лежбища, поискал взглядом мягкие махровые тапочки. За пристрастие к ночным пижамам и пушистой домашней обуви постоянно подвергался насмешкам со стороны Сюзанн, хотя она подаренные ночнушки носила с удовольствием. А я ведь на полном серьезе считаю – у меня слишком нежная кожа на ногах, чтобы совать любимые копытца во что попало. Тапочек под кроватью не оказалось.