Побратимы меча
Шрифт:
— Торгильс, береги себя. Не забывай, как ты жил с нами. Помни, как Эдгар… — но сказать то, что хотела, она была не в силах и захлебнулась рыданиями.
Дождь шел почти непрерывно, пока мы двигались на юго-восток, пока наш унылый обоз тянулся вспять по той же дороге, которая привела нас весной в Нортгемптон. А у меня появилась еще одна забота. «Далеко от двора, далеко от забот» — то была одна из многих поговорок Эдгара, и по мере того, как столица приближалась, я впервые начал осознавать опасность моего романа с Эльфгифу. Я по-прежнему был от нее без ума, жаждал увидеть ее, обнять. Но уже понимал, что в Лондоне риск быть обнаруженными гораздо больше, чем в безлюдном деревенском крае. Ходили слухи, что Кнут теперь, когда летняя военная страда миновала, скоро должен вернуться в Англию.
Пока прислуга разгружала повозки перед дворцом, я подошел к управляющему Эльфгифу и спросил, есть ли какие приказания относительно меня, а в ответ услышал, что никаких указаний он не получал. Мое имя отсутствовало в служебном списке свиты королевы. Он велел мне вернуться в мое прежнее жилище, в дом скальдов, куда он и пошлет за мной, если я понадоблюсь.
Сетуя на свою ненужность, я побрел по размокшим немощеным улицам, обходя разливы грязи и пригибаясь, чтобы уклониться от потоков воды, стекающих с тростниковых крыш. Добравшись до дому, я обнаружил, что двери его заперты и ставни закрыты. Я стучал в дверь до тех пор, пока какой-то сосед не крикнул, что владелица дома уехала навестить свою семью и должна вернуться сегодня к вечеру. К тому времени, когда она наконец вернулась и впустила меня, я вымок до нитки. Она же сказала, что все придворные скальды, работающие на Кнута, по-прежнему сидят в Дании. А те, кто, вроде моего рассеянного Херфида, не получил места при дворе, собрали вещички и уехали. Я упросил ее пустить меня пожить в доме сколько-то дней, пока мое будущее не прояснится.
Минула неделя, прежде чем Эльфгифу прислала за мной гонца, и я, воспарив надеждами, вспоминая нашу последнюю встречу в ее дворцовом покое, бросился туда. Однако на этот раз меня провели в приемную комнату, а не в ее личные покои. Эльфгифу сидела у стола, перебирая украшения в шкатулке.
— Торгильс, — начала она, и по ее голосу мне сразу же стало ясно, что говорить она намерена о делах. А любовного свидания не будет. И все-таки, я заметил, она выждала, пока гонец, посланный за мной, не выйдет из комнаты. — Мне нужно поговорить с тобой о жизни в Лондоне. — Она замолчала, и я понял, что она пытается найти срединный путь между чувством и осторожностью. — Лондон — не Нортгемптон. У этого дворца много ушей и глаз, и немало тех, кто из ревности или из своей корысти готов на все, чтобы навредить мне.
— Госпожа, я никогда не сделаю ничего, что могло бы поставить вас в двусмысленное положение, — выпалил я.
— Знаю, — сказала она. — Но ты не умеешь скрывать свои чувства. Твоя любовь начертана на твоем лице. Именно это мне особенно нравилось, когда мы были в деревне. Разве не помнишь, как Эдгар подшучивал над тобой — он говаривал: «Любовь и кашель не скроешь». У него было множество таких поговорок. — И она, задумавшись, помолчала немного. — Стало быть, сколько бы ты ни пытался скрыть свою любовь, полагаю, тебе это не удастся. А если эта любовь будет постоянно маячить передо мной, я не уверена, что не отзовусь и не раскрою перед всеми нашу тайну.
Я страдал, и на миг мне подумалось, что она вообще запретит мне видеть ее, однако я неверно ее понял.
Она продолжала.
— Вот я и размышляла о том, как можно было бы нам встречаться время от времени — не часто, но хотя бы тогда, когда это для нас безопасно.
Моя душа воспарила. Я готов был на все, лишь бы видеться с ней. Я готов был подчиниться ее воле, скольких бы мук это мне ни стоило.
Эльфгифу перебирала содержимое шкатулки с украшениями, поднимала то ожерелье, то подвеску, пропуская их сквозь пальцы, то, взявши кольцо или брошку, поворачивала ее так и эдак, рассматривая на свету красоту работы или камней. На мгновение она как будто отвлеклась.
— Способ есть, но тебе придется быть очень осмотрительным, — сказала она.
— Пожалуйста, скажи. Я сделаю все, что ты пожелаешь, — ответил я.
— Я устроила тебя к Бритмаэру. Ты его еще не знаешь, но это тот человек, который поставляет мне большую часть моих украшений. Он приходил ко мне сегодня утром показать новые вещицы, и я сказала ему, что на будущее предпочитаю иметь своего посредника, человека, который будет жить у него в доме, который знает мои вкусы, — она сказала это без всякой насмешки, — так что, если что-то интересное привезут из-за границы, я бы могла увидеть это без промедления.
— Я ничего не понимаю в ювелирных изделиях, но конечно, я сделаю все, что понадобиться, — пообещал я.
— Я попросила Бритмаэра научить тебе кое-чему. У тебя хватит времени на обучение. Разумеется, не он сам станет наставлять тебя, но кто-нибудь из его мастеров станет. А теперь иди. Я пошлю за тобой, когда это будет безопасно.
Один из слуг Эльфгифу проводил меня до дома Бритмаэра, что было очень кстати, ибо дом этот стоял довольно далеко от дворца, в самой сердцевине города, рядом с новой каменной церковью Святого Павла, на склоне, ведущем к берегу Темзы. Приречный Лондон напоминал мне Дублин, только был он гораздо больше. Тот же смрад, исходящий от зловонной отмели, затопляемой приливом, та же теснота и путаница грязных переулков, идущих вверх от причалов, то же промозглое скопище серых домов. Однако лондонские дома были основательнее, со стенами из бруса вместо дублинских мазанок. Слуга провел меня по переулку, спускающемуся к реке, и остановился у дверей одного из домов — я бы принял дом Бритмаэра за склад, притом весьма обширный.
На наш стук в двери открылось сторожевое окошко. Когда слуга назвал себя, тяжелая дверь отворилась, и едва я вошел, плотно закрылась за мной. Дворцового же слугу и вовсе не пустили.
Я щурился, привыкая в полумраку. Это были сени. А тьма стояла потому, что окна с засовами, расположенные высоко, под самым потолком, были слишком малы. Человек же, впустивший меня, походил скорее на простого кузнеца, чем на изящного ювелирных дел мастера, и мне сразу стало ясно, что он тут скорее стражник, чем привратник. Он фыркнул, когда я сообщил ему свое имя, и жестом велел следовать за собой. Проходя по полутемной комнате, я услышал приглушенный звук. Какое-то беспрерывное постукиванье и позвякивание, металлический звук, не ровный, но настойчивый, доносившийся как будто от дальней стены. Что это такое, я не мог понять.
Маленькая боковая дверь вела на узкую лестницу, а та в свою очередь привела нас на верхний этаж. Снаружи дом казался нежилым и мрачным, но на втором этаже обнаружились удобства большие, чем даже во дворце, откуда я только что явился. Меня провели в первый, судя по всему, из многих просторных, светлых покоев. Это была явно приемная горница, дорого обставленная. На стенах висели искусно вытканные ковры приглушенных золотых и зеленых тонов, и мне подумалось, что их, похоже, привезли из франкских земель. Стулья были простые, но дорогие, на столе лежал узорный ковер — такой манеры я никогда еще не видел. Фигурные бронзовые подсвечники, даже несколько стеклянных пластин в окнах — вместо обычных роговых, — говорили о богатстве и сдержанном хорошем вкусе. Один-единственный человек сидел в комнате у стола — старик, спокойно евший яблоко.
— Значит, это тебя прислала королева, — сказал он. Судя по платью и манерам, он был хозяином заведения.
На нем была темно-серая рубаха старинного кроя и удобные просторные штаны. На ногах сильно поношенные, но красивые вышитые домашние туфли. Стоя, он вряд ли бы достал головой до середины моей груди, а заметив, как он клонится вперед, я понял, что он очень стар. Голова втянута в плечи, а рука, державшая яблоко, — в старческих пятнах. Однако его маленькое, узкое лицо со слегка крючковатым носом и глубоко сидящими глазами оставалось юношески-розовым, словно он никогда не подставлял его ветру и дождю. Волосы, которые он сохранил, несмотря на возраст, были совершенно белыми. На вид он очень неплохо сохранился. Его водянистые ярко-синие глаза, совершенно лишенные какого-либо выражения, проницательно смотрели на меня.