Поцелуй Фемиды
Шрифт:
— Отставить спектакль! — осадил парня Белов. — Устроил тут, понимаешь, уголовно-исправительную систему Станиславского. Чего ты добиваешься?
Бруно, насупившись, замолчал. Объективности ради, надо заметить, что выданный к обеду хлеб, который он метко назвал «говенной замазкой», именно этим и являлся. Эту странную субстанцию назвать хлебом нельзя было уже по первому формальному признаку: он в принципе не мог крошиться. Черная угольная рамочка заключала в себе… собственно, дырку — исключительно воздушную полость, которая «крепилась» к вышеупомянутой «рамке» тоненьким слоем липкого серого вещества.
Саша открыл свой рюкзак и выложил на стол пачку чая и несколько вяленых рыбин, оставшихся от тетушкиной «дачки». Оживившийся Бруно в считанные секунды сотворил волшебный напиток и припал своим неполным комплектов зубов к рыбе.
— А ты чего не садишься? — обратился Саша к здоровому парню, который, вылизав свою миску до состояния «под лак», делал теперь вид, что нисколько не интересуется деликатесами. — Не кокетничай, давай к нам. Возьми себе стакан…
На лице парня отразилась непередаваемая гамма чувств, главным среди которых была растерянность. Саша продул от засохших на дне чаинок первый подвернувшийся под руку пластиковый стакан (иных здесь не было), налил в него темную, почти не прозрачную жидкость и протянул амбалу. Тот ухватился за стакан обеими ладонями, быстро отпил гигантский глоток, обжегся и поставил емкость на тумбочку. Все это время здоровяк не спускал вопрошающего взгляда с Бруно. Белов начал с опозданием понимать в чем дело, но поверить в свою догадку не мог: это было непостижимо!
Тем временем Бруно с выражением крайней степени гадливости на лице, сдернул с гвоздя засаленное полотенце, обхватил им стакан здоровяка и, отставив руку на максимальное от лица расстояние, как если бы его ноша разила страшной вонью, направился в сторону раковины и выплеснул в нее содержимое.
— Ты что собираешься делать?
— Выбросить стакан!
— Отставить!
Бруно повернулся и со снисходительной жалостью посмотрел на Белова:
— Он же «петух» у нас. Вы, что, не поняли? Он — «опущенный». Из этого стакана больше пить нельзя!
— Отставить! — снова рявкнул Белов и почувствовал, как разом заломило в висках и в затылке. Отдай мне этот дурацкий стакан! — Он обернулся к несчастному амбалу. — Тебя как зовут?
Выяснить, как зовут «опущенного» удалось не вдруг. Казалось, у этого существа и вовсе нет имени. Парень молчал, а Бруно ответа, вроде бы, и не знал. В конце концов, выяснилось, что родители в свое время назвали его Григорием, а кличка, присвоенная в колонии, вовсе непечатная.
— Вот возьми, Гриха, мою кружку. Это подарок, — сказал Саша. — Я уже выпил, а ты сполосни и налей себе заново. И вот что, парни, я вам скажу…
Боль сделалась почти невыносимой, и он замолчал, обхватив виски ладонями.
— Видно, год Петуха объявили в тюрьме досрочно, — Бруно закатил глаза под лоб и демонстративно улегся на свою шконку, отвернувшись к стене: судя по всему, углубился в чтение «малявы».
Белов, разумеется, миллион раз слышал рассказы об «опущенных», и в тюремной иерархии разбирался, как ему казалось, неплохо. Разбирался он и в человеческой природе. И именно поэтому не мог взять в толк, каким образом здоровенный Григорий, кровь с молоком и косая, как говориться, сажень, оказался
Впрочем, на жизненном пути этого деревенского дурня, очевидно, попадалось зверье по- страшнее. И- еще. Собственный жизненный опыт не единожды подтверждал Белову известную истину: в штатном расписании небесной канцелярии всегда имеются вакансии палачей и вакансии жертв. Степень физического совершенства играет при зачислении на эти должности, несомненно, важную, но не решающую роль.
Сколько их бывает, крепеньких с виду мальчиков, которых лупят почем зря в детском саду. Потом их бьют во дворе и подставляют в школе, устраивают «темные» в пионерских лагерях.
Эти ребята самим фактом своего присутствия удобряют почву для расцвета «дедовщины» в армии. И открывают шлюзы прежде дремавшим садистским наклонностям в любом ближнем, стоящем хотя бы на полступеньки выше по общественной лестнице. Любой партнер по бизнесу безо всякого предварительного умысла, на каком-то этапе чувствует острую необходимость «кинуть» такого партнера. Их бьют даже собственные жены, их предают даже лучшие друзья…
Что это — клеймо жертвы, припечатанное злым роком, или же конструктивный недостаток в строении определенного процента человеческих особей? Ответа на этот вопрос Саша не знал. На душе было скверно.
— Александр Иваныч… Это самое, Саша… — Белов не сразу почувствовал, что Бруно осторожно трясет его за плечо. — Можно я буду звать вас Белов?
В пустом спичечном коробке парень аккуратно приладил крошечную, почти невесомую полоску бумаги и поднес к ней зажженную спичку. По всей вероятности, в огне сейчас исчезла та самая малява, полученная вместе с обедом и содержавшая беловские «правильные рекомендации», только малость запоздавшая.
— Ты, это самое, пойми правильно… — Бруно никак не мог попасть в нужный тон и подобрать подходящие слова. — Нас того… Подставили…
Кто именно подставил, обитателей камеры номер 345, Белов выяснять не стал. Хотя по этому поводу у него уже зародились некоторые догадки.
— Ты бы так сразу и сказал. Мол, я Саша Белый, который… — Бруно нервно сглотнул, будто бы подавившись собственными словами. — А это правда?
— Что?
— Что ты… вы… то есть в одиночку замочили гэбэшного стукача и двадцать его охранников? Мне про это еще в колонии кореша рассказывали. А мужика, который был не при делах — отпустили?
— Вранье, — Белова откровенно развеселила эта версия. Никому верить нельзя, чтобы не говорили. Ну кто знает, как было на самом деле? — Понимаешь, брат, — сказал он очень серьезно — Это был и не стукач вовсе, а этот, как его, — маршал КГБ. И охрана при нем была в триста рыл! Причем все в бронежилетах и с базуками. И убил я их не сразу: живьем на куски порезал, и родне в посылочках переслал.
— Шутите… — догадался Бруно. — А насчет Грихи вы зря переживаете. Ему у нас — вы же видите! — совсем даже неплохо. Мы с Виталей, хоть и скинхеды, но зато убежденные натуралы!