Поцелуй Фемиды

Белов Александр Константинович

Он бросил под ноги злополучный мобильник, чтобы растоптать его вместе с отвратительным голосом депутата Удодова, но не смог этого сделать. Страшная боль согнула Андрея Иванович пополам и повалила на пол. Слава богу, что телефон уцелел: с его помощью была вызвана бригада «Скорой помощи».

Чаши весов Фемиды застыли в положении неустойчивого равновесия…

XXXV

После того достопамятного судебного заседания, которое должно было быть заключительным, Белов вернулся в камеру и без сил

рухнул на шконку. Он был готов к любому решению, но только не к такому повороту событий, когда судья вместо вынесения приговора с ветерком отбывает на «скорой» в реанимацию.

Однако «коллеги» не дали Саше перевести дух, они жаждали узнать подробности. Рассказывать в деталях не было сил, но и вообще ничего не сообщить тоже было бы негуманно.

— Судья заболел, — коротко пояснил герой дня. — Вынесение приговора отложили на неделю.

— Слышь, Белый, а ты как чувствуешь, что тебе светит? Зона или воля? — спросил любопытный Дуба.

— А в том-то и подстава, что никак не чувствую. Я так понимаю, что у судьи оттого и сердце лопнуло, что не знал как поступить — по закону или по понятиям.

— Ну что, блатной, твой судья?

— Пока не знаю… — Саша, настигнутый внезапной догадкой, сел на шконке в позе индийского йога: — Короче, братва, вы меня знаете, я в завязке, давно никакого криминала за мной нет. А на этом суде снова почувствовал, будто нахожусь на стрелке. Пахан, то бишь государство, наезжает. Я в несознанке. Судья рамсы разводит…

— Ну и че, какие могут быть проблемы? У них для этого Кодекс написан, — удивился Дуба.

Его наивность вызвала у сокамерников ядовитые смешки.

— Открою кодекс на любой странице, и не могу — читаю до конца, — пропел Грот голосом Высоцкого.

Вот про это все и говорили, что мол, есть буква закона, и с точки зрения этой буквы я получаюсь прав, и отнимать у меня ничего нельзя. А обвинитель возражал, что буква сама по себе кривая, и что кроме нее есть еще и дух закона. Этот дух я, стало быть, нарушил…

— И должен типа отдать им все свои бабки в общак! — догадался сметливый Мориарти.

— Добро бы если в общак, — махнул рукой Белов. — С этим я, может быть, и согласился бы. Но, скорее всего, несколько шустрых пацанов собираются между собой мою долю тупо поделить.

— Нет, ну это беспредел, однозначно, — подал голос Гоблин. — Кто у них там смотрящий? Выходит, Батин, что ли?

— А Госдума, получается, сходняк! — снова вставил Мориарти.

Все замолчали, переваривая полученную общими усилиями информацию. После чего Грот подвел итог дискуссии:

— Короче, Белый, я был прав. С живого с тебя не слезут. Надо делать ноги…

Вскоре дверь камеры с лязгом отворилась, и в дверном проеме появилась Анюта Цой. Ее восточного кроя губы были густо накрашены ярко- малиновой помадой. Трудно сказать, что произвело на зэков больше впечатление: точеная фигурка или этот

потрясающе красивый рот, напомнивший им обо всех женщинах мира, оставшихся за бортом их жизни.

— Белов, на выход! — затасканная тюремная формула в иснолнении Анюты прозвучала исключительно вежливо.

Сопровождаемый завистливыми взглядами и шутками, Саша надел бушлат: идти предстояло через двор, в один из блоков «основного креста».

Саша мысленно отметил первую странность: Анюта не передала его, как полагалось, другому сотруднику изолятора, а конвоировала сама.

Сегодня, по-моему, не ваша смена, — заметил Белов, перепрыгивая через лужу, которыми в изобилии был покрыт тюремный двор.

— Я подменилась.

— Специально, чтобы позаботиться о моем здоровье?

— Какой вы догадливый! Несмотря на ваш пульпиту.

— Что?

— Пульпит. Воспаление зубного нерва. Имейте в виду: верхний шестой слева…

— Что шестой? — Саша невольно замедлил шаг.

— Зуб. Верхний. Шестой. Слева, — терпеливо повторила девушка. — Болит ужасно, невозможно уснуть. Дергает и отдает в челюсть… Вы мне не доверяете?

— Да что вы, товарищ контролер, доверяю больше, чем себе, — он лихорадочно соображал, что все это могло бы значить. — Дергает, конечно! Правда, немного не в том месте.

— Об этом расскажете доктору.

Они миновали несколько дверей нужного корпуса, поднялись на второй этаж. Там, перед белой дверью с табличкой «Стоматолог», подконвойного в очередной раз обыскал охранник. Анюта осталась вместе с коллегой по ту сторону двери, а Белов шагнул в кабинет, остро пахнущий лекарствами. Саша не мог с точностью определить, отчего ему больше не по себе. От неизвестности или от подавленных детских воспоминаний о зубоврачебном кресле.

— Здравствуйте!

— Добрый день! — с профессиональным равнодушием отозвалась на его приветствие медсестра. — Ватничек повесим вон туда.

Доктор — мужчина в белом халате, не обернулся и продолжал неподвижно стоять спиной к вошедшему. На фоне окна был отчетливо виден лишь его силуэт, и этот силуэт показался Белову смутно знакомым.

— Располагайтесь в кресле. Сейчас я подниму его повыше… — медсестра включила яркую лампу и понажимала ногой на какую-то педаль, отчего Сашу запрокинуло в горизонтальное положение.

Подготовив пациента, женщина, цокая каблуками, удалилась в смежную комнату. Через минуту оттуда донеслись первые аккорды до боли знакомой песни «Так вот какая ты».

Саша лихорадочно прикидывал, как взять ситуацию под контроль. Отражать нападение из положения «коленки кверху» и в свете лампы, бьющем прямо в лицо, было затруднительно.

— На что жалуемся, Белов? — раздался совсем рядом знакомый голос. — Верхний шестой дергает?

Свет гестаповской лампы погас, и Сашей увидел над собой улыбающееся лицо Введенского.