Поцелуй королевы

Фантастический триллер

Он очень устал. На обед принесли мерлана, запеченного с рисом и овощами, любимое блюдо в летнее время. Не притронулся — не лезло в горло. Съел несколько зеленых оливок с кусочком сыра, и все. Даже кружку вина не допил — почувствовал тошноту. Нет, это не старость,

Красный цвет вина напомнил кровь. Вдруг померещилось, что это кровь невинного отрока, в злодейском убийстве которого сегодня признался на допросе мерзкий еретик Гарсия, — и затошнило. Отставил кружку, вытер губы салфеткой, поморщился, наткнувшись взглядом на тот же темно-вишневый цвет. Кровь, кровь, кровь — везде кровь…

Великий инквизитор брезгливо относился к виду крови. Любой. Человеческой ли, зверя какого… Однажды, еще в детстве, он увидел, как отец отрубает голову курице, и впечатление отложилось в памяти надолго. Обезглавленная птица, вывернувшись из руки отца, побежала прямо на шестилетнего Томаса, с любопытством наблюдавшего в сторонке за происходящим. Подбежала и свалилась у его ног, забрызгав кровью новые белые гольфы. Томас заплакал, но не от страха — подумаешь, какие-то красные капли. Стало обидно, что испорчены такие красивые, в первый раз надетые, чулки. Отец же, поняв по-своему, с усмешкой сказал:

— Каждая тварь Божья жить хочет, даже без головы. Да вот незадача — без головы долго не протянешь. Вся гнусность человеческая и мысли злокозненные — в голове. Опасайся, Томас, не того, кто на тебя бежит — на то меч и палка есть в руках — а того, кто против тебя замышляет. Понял, сынок? А курицу мама сейчас сварит и приготовит нам вкусную паэлью.

С этими словами отец поднял с земли мертвую птицу и ушел в дом. Томас, всхлипывая, поплелся следом. А бабушка Инес, дочь насильно крещеных евреев-конверсо, суеверно сложила втихомолку два пальца: почему умирающая птица подбежала к малышу и забрызгала его кровью? Недобрая примета, ох, не добрая.

Много лет позже Томмазо, уже вступив в орден доминиканцев, бродил по испанским провинциям со старшим товарищем-монахом, братом Хиронимо. В небольшом селении, где-то в Арагоне, крестьяне, поймавшие конокрада, жестоко исколотили его дубинками. Потом привязали к тележному колесу и оставили на площади около церкви для общего обозрения и устрашения.

Когда под вечер странствующие монахи наткнулись на конокрада, толпа уже выместила злобу и разбрелась по своим делам. Кудрявый черноволосый мужчина лежал на спине, весь окровавленный, и хрипло, со всхлипом, дышал. Ноги и руки у него были перебиты в нескольких местах.

Хотя зрелище и отталкивало, долг христианина требовал проявить милосердие, и Томаззо, присев рядом, нагнулся над умирающим. Тот приоткрыл один глаз (второй заплыл багровым синяком), несколько мгновений смотрел на монаха, тяжело дыша, — на губах пузырилась кровавая пена. Потом с трудом приподнял левую, относительно целую, руку с растопыренной ладонью, словно прося о помощи. Томаззо осторожно взял протянутую ладонь конокрада — тот не сильно, но цепко, ухватился и потянул кисть монаха по направлению к своему лицу. "Чего это он хочет? — растеряно подумал Томаззо. — Поцеловать, что ли?" Между тем конокрад подтянул его кисть к самому рту и внезапно, приподняв голову, впился всеми зубами в мякоть на ребре ладони.

Томмазо вскрикнул от боли и испуга и попытался вырвать кисть. Но не тут-то было. Умирающий сжимал челюсть с такой отчаянной страстью, как будто для него это являлось вопросом жизни и смерти. Чего хотел конокрад? Выказывал ли он тем самым ненависть к служителям католической церкви или, находясь при смерти, плохо соображал и лишь испытывал звериную злобу и презрение ко всему окружающему миру, осталось известно ему одному. Томмазо же пришлось бы совсем худо, если бы не опытный старший товарищ. Не долго думая, брат Хиронимо подскочил и со всей силы пнул ногой конокрада в висок. Тот потерял сознание и разжал зубы.

Томаззо от неожиданности откачнулся назад и едва не свалился на землю, но его поддержал за плечо Хиронимо. Помог подняться на ноги.

— Цыган, — заметил презрительно. — Все они нехристи, даже крещенные. Сколь волка не корми… А мы все равно помолимся за его душу, брат. Но после ужина. Пошли-ка вон в тот дом — чует мой пустой желудок, что там нас сытно угостят истинные католики. Они ведь недавно поколотили человека. Изрядно бока намяли и кости перебили — аки звери злобные. Пусть теперь сделают доброе дело и покормят божьих слуг — душа и очистится. А рука… Заживет, чай, все-таки, не бешенный волк, этот цыган. Просто в голове помутилось. А вот шрам — останется. На память. Знай, брат мой: не всякий целует протянутую руку. Есть и такие, кто кусает.

Доминиканцы направились к дому. Темно-розовый сгусток слюны конокрада попал во время происшествия на рукав рясы Томаззо. Тот держал пораненную руку с испачканным рукавом навесу, слюна словно жгла ему кожу сквозь сукно. У забора сорвал лопух, тщательно вытер рукав и, только затем, окровавленную ладонь.

Много позже, рассматривая рваный шрам от зубов конокрада, Томаззо неоднократно вспоминал странный случай и думал: "Прав брат Хиронимо. Сколь волка не корми… Тот, кто перед смертью отталкивает протянутую длань божьего человека, хуже грязной свиньи, ибо обрекает свою душу на мучение в гиене огненной… А есть ли вообще душа у язычников и еретиков? В Писании сказано, что эти души заблудшие. Но как быть, если не хотят они очистить себя от скверны по доброй воле?"

Еще несколько лет он вел жизнь странствующего монаха. Все обстоятельства этого периода, начиная с того самого дня, когда Томаззо был укушен, впоследствии, по какой-то загадочной причуде, совершенно изгладились в его памяти. Но однажды он сильно простудился в окрестностях Сеговии. Больной Томаззо нашел приют в стенах монастыря Святого Креста. Там он чуть не умер. В какой-то момент состояние больного казалось столь плачевным, что Томаззо причастился. Но Бог даровал ему выздоровление. Приняв это за перст судьбы, будущий великий инквизитор остался в монастыре Святого Креста и вскоре стал его приором.

Томаззо не сразу решил посвятить себя служению церкви, несмотря на то, что рос в религиозной семье и приходился племянником кардиналу. В семнадцать лет нервный и стеснительный юнец влюбился в дочь молочника, белокожую и пышнотелую хохотушку с румяными щеками. Тугие груди так распирали узкую кофточку, что у Томаззо, при беседе с девушкой, от плотских желаний потело в гульфике. Кровь в молодом теле играла, никакие ночные молитвы не помогали заглушить греховные мысли, и Томмазо даже завел разговор с отцом о женитьбе. Тот, с легкой ухмылкой выслушав сбивчивое обращение прыщавого отпрыска, возражать не стал, только велел подождать. В то время как раз и старшему сыну жениться приспичило, требовалось соблюсти очередность.