Поцелуй шипов
Шрифт:
Любовь всё переносит, всему верит, на всё надеется. Насчёт того, что всё переносит, я считала, об этом можно поспорить. Насчёт веры тоже. Но насчёт надежды ... Любовь на всё надеется. Мне нужна надежда. Она единственная может сейчас помочь. Большая надежда.
Я встала, поднялась по лестнице вверх и не постучавшись, вошла в комнату Тильманна. Он лежал на кровати, положив руки под голову и наблюдал за последними лучами солнца, которые рисовали розовые узоры на скошенном потолке. Я тихо села рядом, пока наконец
– Сколько может вынести человек? Сколько?
Он долго размышлял, прежде чем ответить, объективный и вдумчивый, как всегда.
– Я думаю всё, пока уверен в том, что делаешь всё правильно. Находишься на правильном пути.
– Ты мне поможешь?
– Всегда.
Молча мы сидели до наступления темноты. Мне нужно было ещё раз, по двум причинам, поговорить с Джианной. Во-первых, я хотела по крайней мере рассказать ей, что знаю от Колина о влияние Маров на беременных женщин; во-вторых, было кое-что, что продолжало меня гложеть, последнее сомнение, которое я хотела устранить навсегда или по крайней мере прояснить. Я нашла её в спальне, где она выхватывала вещи из шкафа и засовывала в чемодан.
– Джианна ... я ... мне нужно ещё кое-что сказать тебе. По поводу ребёнка. Я не хочу тебя пугать, но ...
– Ничего не говори, Эли.
– Она отложила джинсы в сторону и серьёзно на меня посмотрела, как будто точно знала, о чем я думаю.
– Я буду любить этого ребёнка. Я буду его любить. Ничто другое не имеет значения, хорошо? Родится ли маленький Мар или разгневанное, краснолицее, человеческое существо. Я буду его любить. Я уже сейчас люблю его. И любила всё это время.
– Ты знала, что беременна?
– Догадывалась. Каким-то образом догадывалась. В самом начале, когда мы только приехали, однажды я встала с кровати и у меня появилось странное чувство в животе, как будто там что-то поселилось, но мирно, не насильственно. Я подумала, что этого не может быть, ни при всём том стрессе и паники ... и расчёты моего цикла, которые я ... э-э ... ах, забудь. Если быть честной, я ещё никогда не могла хорошо подсчитывать. Да, а теперь Колин сказал, что я должна держаться от него подальше, пока ребёнок не родиться. Потом он с удовольствием будет изображать из себя постоянно-отсутствующего, крёстного отца, который посылает самые прекрасные и дорогие подарки.
– Колин был у тебя?
– Да, только что, когда ты была наверху.
– Джианна указала на окно.
– Он привёл в сарай Луиса, а потом пошёл на пляж. Он будет приглядывать за Тильманном, когда мы уедем.
– Джианна, я не поеду с вами. Я останусь здесь, пока ... пока Тильманн полностью не выздоровеет. И есть ещё кое-что. Может быть я и мелочная, но Анжело заставил меня во многое поверить, и скорее всего будет лучше, если я выскажу это.
Джианна оторвала взгляд от окна и с удивлением посмотрела на меня.
– Обо мне? Он говорил что-то обо мне?
– Не напрямую. Я выяснила это случайно. Почему ты назвала меня Элизой? Что было настоящей причиной? Потому что Сабет мать называет Элсбес, а не Элизой. Это я знаю от Анжело.
Джианна, пойманная с поличным, скривила рот и плюхнулась на кровать.
– Дерьмо ... Сейчас будет неловко. Я была уверенна в том, что её называют Элиза. Это не так?
– Нет. Я проверяла в гугле.
– Я действительно проверила на моём сотовом. Ханна называла Сабет Элсбес.
– Ах ты Боже мой, как же неловко. Я признаю, что уже давно её не читала ...
– Да, и именно в этом противоречие. Как ты можешь называть меня именем вымышленного персонажа, которого даже точно не помнишь? Это была отговорка, не так ли?
Джианна начала нервно играть со своей цепочкой, водя кулончиком по серебряным звеньям и издавая при этом скрипучий звук. Туда-сюда, туда-сюда.
– Джианна, ты назвала меня Элиза, потому что знала, что это прозвище дал мне отец. Не так ли? Ты это знала. Вот дерьмо ..., - заругалась я, когда она не возразила. У меня больше не осталось сил для новых разоблачений.
– Ты права, - в конце концов прошептала Джианна и наконец отпустила цепочку.
– Я автоматически назвала тебя Элизой, потому что твой папа называл тебя так.
– Она, каясь, смотрела в пол.
– А когда ты заметила это, я подобрала подходящую отговорку, и как это всегда бывает, когда не умеешь лгать, всё коту под хвост.
– Сама я тоже не заметила. Анжело обратил на это моё внимание, - объяснила я нетерпеливо.
– И это питало моё подозрение по отношению к тебе. Видимо оправданно.
– Я ненавидела мысль о том, что Анжело оказался в этом пункте прав.
– Значит всё-таки ты говорила с отцом обо мне. Ты его знала, не так ли?
– Знала - это громко сказано, но ...
– Внезапно в глазах Джианны блеснули слёзы, и мне стало жаль, что я так наехала на неё.
– Эли, я тебе однажды уже говорила, что страдаю синдромом добряка, а он в тот вечер выглядел таким угнетённым. Как будто хотел с кем-то поговорить и как будто ему что-то не давало покоя. Знаешь, почему я как журналистка, никогда не добивалась успеха? Потому что всегда слишком много и долго слушала, хотя у меня, собственно, уже имелась вся информация для моего текста. Также я выслушала и твоего отца. Он рассказал мне о тебе только хорошее. Он сказал, что я напоминаю ему тебя, и то, как он говорил при этом Элиза, я никогда не смогла забыть.
– Как вы вообще начали говорить обо мне?
– спросила я обеспокоенно.
– На том конгрессе речь шла в том числе и об одарённости, и когда я затем задала ему вопрос на эту тему, он внезапно начал говорить о тебе ... Ничего слишком уж личного, поверь мне, Эли.
Одарённость? Мой отец считал меня одарённой? И почему я ничего об этом не знала?
– И ты не могла просто рассказать мне?
– спросила я осторожно.
– Я ведь спросила тебя уже в Гамбурге. Что в этом плохого?
Джианна пожала плечами.