Почему это страшно
Шрифт:
Я привел тебе лишь три примера из своей жизни. Но из того, что ты узнал, я думаю, ты понял, почему все же кое-кто из ребят и теперь верит в бога.
Рабы неба
Но вернемся к нашему разговору о тех, кто по тем или иным причинам попал в руки церковников. Теперь это не человек, теперь это раб божий, учит церковь.
Раб не смеет рассуждать, не может поступать по своему усмотрению. Раб должен слепо повиноваться
Рабы божьи… Но видят ли эти рабы своего господина? (Кстати, церковнославянское слово «господь» в переводе на русский язык означает «господин».) Нет! От имени несуществующего бога говорят его «уполномоченные» — священники. И выходит, что верующих только называют божьими рабами, а на самом деле они рабы духовенства, служителей церкви. Но превратить человека в раба, удержать его в повиновении не так-то просто. И церковники придумали целую систему одурманивания людей.
Человек только родился, а церковь уже предъявляет на него свои права.
— Не будет счастья вашему ребенку, если не окрестите его, — запугивают священники родителей. И те, большей частью «на всякий случай», несут малыша в церковь.
Крещение считается одним из самых главных обрядов в христианской религии.
Обычно крестят сразу нескольких младенцев. К назначенному часу в церкви собираются родители, крестные отцы и матери — кумовья, любопытные. Стоят и ждут.
Наконец из алтаря выходит священник.
— Готовы? — спрашивает он. — Начнем крещение.
Он берет старую, потрепанную книгу и начинает читать. Никто не понимает ни слова: батюшка читает быстро, невнятно да и дети кричат.
Вдруг поп оборачивается и начинает ни с того ни с сего дуть детям в лицо. Все это странно и смешно, но, оказывается, необходимо для того, чтобы изгнать из детей злого духа, который в них гнездится.
Потом следует обряд отрицания сатаны. Кумовья с детьми на руках и священник поворачиваются лицом к западу, вернее, в противоположную от алтаря сторону, где, по мнению церкви, находится царство сатаны. Почему его царство именно на западе, а не на востоке, севере или юге, понять трудно. Но оставим это на совести служителей церкви.
Священник поворачивается лицом к западу и спрашивает серьезнейшим тоном у младенца:
— Отрицаешься ли сатаны и всех дел его, и всех аггел (демонов) его, и всего служения его, и всея гордыни его?
Младенцы, к которым обращается священник, молчат или кричат не своим голосом. Они не то что ответить на такой вопрос, но и «папа-мама» говорить еще не умеют.
Тогда поп велит отвечать за них крестным. Но крестные не понимают славянского языка и по большей части ни в бога, ни в черта не верят. Тогда поп сам отвечает за них и за младенцев:
— Отрекаемся!
Вслед за отречением священник говорит:
— Дуни и плюни на него (дунь и плюнь на него)!
Крестные дружно плюют на ребенка. Поп выходит из себя:
— Да не на ребенка плюйте, а на сатану! Экие непонятливые!
А где этот самый сатана? Шут его знает…
Но вот с сатаной покончено. Начинается обряд освящения воды в купели. Священник усердно молится богу, чтобы в воде «не утаился демон темный», хотя совершенно непонятно, почему он должен там таиться. Вода — наименее удобное место для демона, да еще «темного», хотя бы потому, что она прозрачна и он сразу был бы заметен.
Наступает самый главный момент крещения. Священник берет ребенка и окунает его три раза подряд в купель. В туже воду окунают второго раба божьего,
Тех детей, которые не умещаются в купели, попросту ставят в корыто и поливают три раза «святой» водой.
Наконец купание окончено. Священник начинает одевать замерзших детей. Подойдет к каждому, возьмет у крестных крестик на ленточке и рубашонку, наденет кое-как и идет к следующему. При этом он поет себе под нос:
— Ризу мне подай светлую, одевающийся светом, как ризою, многомилостивый Христос бог наш…
Несмотря на просьбы, бог не подает с неба ризу, а предусмотрительные родители покупают распашонки в магазинах у самых обычных продавцов, даже не подозревающих, что они торгуют «светлыми ризами».
Затем следует миропомазание. Лоб, глаза, ноздри, рот, уши, руки и ноги ребенка смазывают особой жидкостью — «миро».
Церковь утверждает, что через миропомазание «преподаются крестившемуся дары святого духа». Дотронулся священник кисточкой до лба младенца — значит, он освятил его ум и мысли, и так далее.
В конце обряда священник выстригает пряди волос у детей и, завернув их в маленький комочек воска, бросает в воду. Суеверные люди считают, что, если воск плавает, ребенок будет жить, потонет воск — ребенок умрет.
Ты прекрасно знаешь, что воск легче воды, и поэтому потонуть не может. Но даже если бы он по каким-нибудь причинам и потонул (например, случайно в комочек воска попал камешек), какая связь между воском и жизнью ребенка?
До Октябрьской революции у нас в стране в русских семьях родители обязаны были крестить всех детей. Иначе и мне выдавали свидетельства о рождении — метрики. Но каждый третий ребенок не доживал и до года: умирал от голода, болезней. Не помогало крещение, не помогали и молитвы…
Писатель А. Серафимович в рассказе «Две божьи матери» очень хорошо показал, почему не на всех детей распространял бог свою «милость».
«На окраине огромного города, высоко над рекой, красиво белел большой дом. Внизу, на берегу, черно дымила фабрика. В третьем этаже белого дома, в громадных комнатах, залитых солнцем, жил хозяин фабрики с семьей. В полутемном подвале жил ткач с ткачихой той же фабрики.
У фабрикантши родилась дочка. У ткачихи тоже родилась маленькая.
В великолепной спальне висел образ божьей матери в золотой ризе. Барыня верила в бога, но знала, что божья матерь хорошо нарисована на доске, а толку от нее никакого не будет, если у человека нет денег. У ткачихи в запаутиненном углу тоже висела икона с почернелым ликом. Ткачиха с глубокой верой молилась, думала, что на нее смотрит сама божья мать, живая.
У фабрикантши были вокруг ребенка няньки, мамки, горничные, и кормила молодуха, которая из-за нищеты с тоской бросила свое дитя в деревне умирать на кислой соске, набитой ржаным хлебом.
Ребенок ткачихи целый день, надрываясь, кричал, голодный, в мокрых вонючих пеленках, некому приглядеть: мать и отец целый день за гремучим станком на фабрике, — и ни на минуту не замирала тоска по своему маленькому.
Дочка фабрикантши расцветала, как цветок, — розовая, с перетянутыми ниточками ручками и ножками. И смотрели на нее нарисованные на доске глаза в золотой оправе. Дочка ткачихи, — желтенькая, со старушечьим личиком, кривыми ножками, как пожелтелая травка в темноте погреба. И смотрело на нее почернелое лицо, нарисованное на потрескавшейся доске.
Заболела дочка фабрикантши. Налетели со всех сторон самые знаменитые доктора, профессора, платили им большие тысячи — и выпользовали девочку. Опять она, розовая и живая, щебетала, как птичка. И смотрела на нее божья мать в золотой оправе.