Почему хорошие люди совершают плохие поступки. Понимание темных сторон нашей души

Холлис Джеймс

Наделять Тень большей сознательностью – всегда смирять себя, но также и расти, поскольку в ней мы начинаем признавать значимость нашей более полной человеческой природы, находить общий язык и сотрудничать с ней – подобное раздвигание границ откровенно потребует от эго-сознания куда большего, чем оно привычно находит в своей зоне комфорта. Но это помогает нам в нашем росте. Юнг как-то заметил, что все мы ходим в обуви, слишком тесной для нас. Сменить ее на более просторную – это постоянный вызов и призыв к росту. Звучит просто и понятно, но как много это потребует от нас! Продолжая, Юнг отмечает, что поставленная перед нами задача сводится не столько к достижению добродетельности, ибо добро, которое мы делаем, вполне может происходить все из тех же теневых комплексов или иметь непреднамеренные последствия, сколько к целостности. А к целостности невозможно прийти без принятия противоположностей. Вне всяких сомнений, воплощением целостности «служит Я, проявляемое в противоположностях и конфликте между ними… Значит, путь к Я начинается с конфликта». Мы носим эту громадную полярность внутри себя. Некоторые из нас бегут от такого напряжения, другие находят силы, чтобы объять его. Патриарх американской поэзии Уолт

Уитмен писал: «По-твоему, я противоречу себе? Ну что же, значит, я противоречу себе. (Я широк, я вмещаю в себе множество разных людей.)». И это можно сказать обо всех нас. Именно это делает нас интересными. Постепенно узнавая расколотые, погребенные в глубинах, проецируемые части нас самих и признавая их своими, мы углубляем путешествие и обеспечиваем себя работой на всю жизнь. Сколько бы проблем ни сулила теневая работа, это единственный способ пережить и личное психологическое исцеление, и исцеление отношений с другими людьми. Этот труд приведет нас не к более удовлетворенному Эго, но к более уверенному движению Эго в сторону целостности. Теневая работа, которой мы порой избегаем, является, тем не менее, путем к исцелению, личностному росту и одновременно к исправлению общества. Тиккун олам, или исцеление мира, начинается с нас самих, начинается с того, чего мы не хотим знать о себе. С течением времени этот честный и пристальный осмотр выходит за рамки нас самих, чтобы коснуться тех, кто нас окружает. Принятие своей личной тени ускоряет исправление мира.

Глава 2

Смятение Павла

«Ибо не творю я добро…»

Ибо не творю я добро, как мне бы хотелось, но вместо того я творю то самое зло, которое не хочу совершать [14] .

Послание к Римлянам св. ап. Павла

«Каково главное положение учения Будды?» Мастер ответил: «Не делай злого, а совершай то, что доброе». Бо Цзюйи сказал: «Так это знает и трехлетний младенец!» Мастер возразил: «Можно знать и в три года, а не делать даже в восемьдесят». Поклонившись, поэт удалился.

Из бесед Даолина

14

Здесь и далее Новый Завет цитируется в переводе на современный русский язык по изданию Всемирного Библейского переводческого центра. – Прим. пер.

Веря, что имеем представление о добре, мы не совершаем его – почему? Да и, в сущности, что есть добро? Как оно определяется и кем? Будучи нередко функцией контекста, восприятия и нормативного морального кода, добро переменчиво и порой трудно различимо. Иногда добро порождает непредвиденные последствия, вовсе не добрые. Но, собственно, затруднение состоит в том, что все мы порой наталкиваемся на противоречие между нашими предполагаемыми ценностями и нашим поведением – затруднительное расхождение между тем, чего мы ждем от себя, и последствиями наших поступков.

Мы уже видели, что наша теневая жизнь часто берет верх из-за того беспокойства, которое возникает, когда действительно оказываются затронуты какие-то болезненные моменты, поэтому мы избегаем, вытесняем, расщепляем, проецируем на других и рационализируем. Это наши элементарные, первичные защиты против всего того, что кажется угрожающим нашему неспокойному или незрелому Эго. Наше взросление как существ нравственных и психологических обязывает нас все больше и больше познавать свою Тень и работать с ней, постоянно испытывая напряжение сознания и проявляя смелость. Но неужели на этом все и исчерпывается – больше желания, больше настойчивости? Можно ли с Тенью разобраться, так сказать, если мы потрудимся как надо и сколько надо? И что в ней еще может быть такого, лежащего на пути столь приятной фантазии, что так настойчиво, даже ожесточенно противится нашим лучшим намерениям?

Хотя я знаю добро или верю, что знаю, но не совершаем его. Почему? Является ли это нравственным изъяном? Врожденным пороком всякого существования? Следствие слабой, шаткой, медлительной воли? Есть ли это грех [15] ? Павел использует греческое слово акрасия, которое можно перевести как нравственное непостоянство, слабость воли, когда человек знает о чем-то, что это добро, сознательно к нему стремится, но поступает совсем по-другому. Павел использует это слово в своем Послании, отстаивая активную сексуальность в браке, чтобы одному партнеру не впасть в искушение супружеской неверности с другим (1 Коринфянам 7: 5). Во Втором Послании к Тимофею (3: 3) то же самое слово используется для предостережения, касающегося последних дней, когда люди будут «нелюбящими, злопамятными, клеветниками, необузданными, жестокими, ненавистниками добра». Очевидно, что для Павла расхождение между намерением и выбором – это действие греха, проявляющегося, в его понимании, в оставлении духовных устремлений.

15

Не лишним будет вспомнить, что этимология слова «грех» в древнееврейском языке восходит к терминологии стрельбы из лука и означает «промахиваться, не попадать в цель». В таком виде это звучит уже не столь осуждающе, ибо кто из нас наделен достаточной остротой глаза, твердостью руки и неослабным вниманием, чтобы раз за разом попадать только в яблочко?

Так откуда же это упорствующее расхождение, этот разрыв между намерением и результатом?

1. Есть ли это расхождение со своенравным проявлением нашей нарциссической воли? Подобная радикальная способность избирать что-то иное, чем добро, по убеждению некоторых, есть наша глубочайшая и полнейшая свобода. Почему же тогда мы страдаем от этой свободы, как от болезненного противоречия?

2. Является ли это высокомерие часто встречающимся самопревозношением Эго – верить в то, что Эго знает, что лучше, – когда фактически мы всегда знаем недостаточно о неоднозначных последствиях наших решений? Как часто мы тешим

себя иллюзией, что принимаем важные, тщательно взвешенные решения вполне осознанно, когда фактически остаемся в тисках сил, диктующих нам свой собственный выбор? Или находим рациональное объяснение, или же лицемерим, сталкиваясь с нашими инстинктами, или отвергаем дружеское предостережение – остерегаться тех или иных отношений, в которые мы сами же впутываемся. Выбор сделан, музыка заказана, и музыканты подсчитывают выручку. Они видят то, чего мы, очевидно, не можем видеть.

Вспоминается, как я однажды присутствовал на одной профессиональной конференции. Ее академическая часть была отведена под весьма содержательный доклад о психодинамике нарушения межличностных границ, в которых отношения психотерапевта и его клиента выходят за рамки собственно терапии. Докладчица подытожила свое выступление, процитировав признанного специалиста в этой области, рассуждавшего примерно следующим образом: подобный постыдный поступок возможен тогда, когда совершивший его подвержен психической «инфляции», непомерно раздутому самомнению. Когда ни минуты не сомневаешься в том, что «все под контролем», писал специалист, тогда очень удобно находятся и самые веские обоснования подобному нарушению профессиональной этики. Затем последовал перерыв на обед, а после обеда рабочая часть собрания началась с зачитывания письма от смежного профессионального сообщества, в котором сообщалось о наложении жестких санкций на этого же эксперта за тот самый проступок, о котором он писал, – эротическую связь с пациентом. Вот оно высокомерие убежденности в том, что мы знаем, что делаем. Долго в зале никто не мог проронить ни слова.

3. Есть ли это «первородный грех»? Те из нас, которые склонны все понимать буквально, считают образ падения из Книги Бытия прямым указанием на начало начал нынешнего состояния человечества, запятнавшего себя на все последующие времена. Наше страдание с той поры – наказание за подобное нарушение божественной воли. Другие, наделенные менее конкретным складом мышления, рассматривают эту историю как архетипическую метафору, намекающую на некий изъян в нашей природе, склонность ошибаться существа, во всем далекого от совершенства. Для кого-то еще падение – необходимый шаг от наивности и инфантильности к самосознанию и способности к нравственному выбору. В таком понимании это будет уже felix culpa, или блаженная вина, поскольку она несет в себе дар более дифференцированного сознания как результат преступления. В любом случае, как ни понимай метафору «падения» или «первородного греха», врожденная способность к своенравному выбору – это наше общее состояние.

Все эти годы фундаменталистская позиция остается яростно-назидательной («просто скажи „нет“») и осуждающей, постоянно призывая Эго ко все большему контролю. Платон предлагает совсем иной подход в этом вопросе. По словам Сократа, он утверждает, что никто из нас не станет сознательно, по доброй воле совершать зло, а если и совершаем, то лишь потому, что не ведаем о добре. При этом особая роль отводится образованию, особенно в области этики. Платон отвергает возможность намеренного совершения зла. Достоевский критикует этот посыл в «Записках из подполья», делая вывод, что Сократ безнадежно наивен. В нашей истории, отмечает он, полно примеров тому, как добровольно и даже с радостью обрушивали крышу своего дома себе же на голову: «…человек может нарочно, сознательно пожелать себе даже вредного, глупого, даже глупейшего, а именно: чтоб иметь право пожелать себе даже и глупейшего и не быть связанным обязанностью желать себе одного только умного» [16] . Сложно принять посыл Достоевского, согласно которому желание прекословить нравственному водительству со стороны других людей является врожденной извращенностью нашей натуры, скорей уж это наибольшая из наших добродетелей, потому как не дает нам превратиться в программируемых роботов. Но возможно, он и прав.

16

Цит. по: Достоевский Ф. М. Собр. соч. В 10 т. М.: Худ. лит., 1957.

Вспомним и то, что Мигель де Унамуно, словно вторя Достоевскому, называл «трагическим чувством жизни», признавая существование этого зияющего провала между намерением и его плодами. В классической литературе запечатлено немало примеров непрекращающегося конфликта судьбы и предназначения и зажатого между ними человеческого характера. Судьба порождает данности, в которых мы должны работать, в то время как предназначение представляет «волю богов», призыв к полнейшему воплощению наших способностей. В центре этой коллизии – человеческая чувствительность, падкая к самопревозношению (губрис [17] ), склонная к наделению привилегией своего искаженного, преломленного видения (гамартия) и тем самым к решениям и выбору, которые пойдут ей же во вред. Из этого столкновения многообразных влияний возникают превратности выбора и его двусмысленные итоги. Этот парадокс подытожен словами Эдипа: «Аполлон навлек на меня эту участь, но рану получил я от своей же руки». Классическая трагедия словно говорит нам еще раз: несмотря на всю уверенность нашего Эго в каждом отдельном моменте, мы всегда знаем недостаточно, чтобы знать, что мы недостаточно знаем. Ключ же к достижению подобного смирения в том, что греки называли анагнорисис, или «признание». Из подобного уничижения Эго, как уверяли великие трагики, только смирение перед богами и благочестивая осторожность прежде любого выбора оказываются действительно надежной опорой, чтобы жить сознательной жизнью.

17

Губрис – от др. – гр. hubris – «спесь, высокомерие». Как категория древнегреческой драмы стоит в одном ряду с катарсисом и немезисом. Классический пример одержимого губрисом – царь Дарий из трагедии Эсхила «Персы». Во время шторма ураганный ветер разрушил понтонный мост, который персы пытались построить через пролив Геллеспонт. Чтобы наказать непокорный пролив, Дарий приказал «высечь его кнутами», что и было сделано. За губрисом неизменно следовал немезис — возмездие за попытку стать вровень с богами. – Прим. пер.