Почему исповедуются короли
Шрифт:
– Правда ли, что Мария-Тереза каждый год двадцать первого января запирается в свой комнате и посвящает весь день молитвам?
– Двадцать первого января и шестнадцатого октября.
– Почему шестнадцатого октября?
– В этот день гильотинировали ее мать, Марию-Антуанетту.
– А как насчет восьмого июня?
Серена недоуменно мотнула головой:
– Какое значение имеет восьмое июня?
– По словам графа Прованского, в этот день в тюрьме Тампль умер юный дофин.
– Ах да, точно. – Повернувшись, французский придворный подал
Себастьян пристально наблюдал за мужчиной в женском обличье.
– Значит, Мария-Тереза не верит, что ее младший брат на самом деле мертв?
Серена пригладила назад волосы небрежным жестом, который выглядел скорее мужским, чем женским.
– Пожалуй, точнее сказать, принцесса надеется, что он жив. Хотя, по моему мнению, в глубине души она понимает тщетность своей надежды.
– Расскажите мне, что случилось с мальчиком.
Опустив взгляд на янтарную жидкость в своем стакане, Серена заговорила не сразу.
– Дофину было восемь, когда его забрали из комнаты, где содержалась королевская семья, и бросили в камеру этажом ниже. Когда он звал родных, тюремщики били его. Нещадно. Мать и сестра слышали, как он кричит, как умоляет прекратить побои. Но это было только начало. – Серена замолчала.
– Продолжайте.
– Революционеры – возможно, лично Робеспьер – составили признание и требовали, чтобы дофин его подписал. Когда он отказался, его снова избили. И так изо дня в день.
– Какого рода признание?
– В котором заявлялось, будто мать соблазняла его, а сестра и принцесса Елизавета, тетка по отцу, растлевали. Документ хотели использовать на суде над королевой.
– И Луи-Шарль подписал его?
– В конце концов, да, подписал.
– Но ведь никто не поверил в подобную чушь?
Серена пожала плечами.
– Большинство людей готовы поверить в любые мерзости о тех, кто им ненавистен, несмотря на явную абсурдность обвинений или заведомую сфабрикованность. А для революционеров Бурбоны являли собой воплощение зла.
– Что же случилось после того, как дофин удовлетворил требование и поставил свою подпись под этим поклёпом?
– Говорят, тюремщики пообещали, что если он подпишется, то ему разрешат вернуться к оставшимся в живых членам его семьи. Но обещание, конечно же, не сдержали. Надзирателем у дофина поначалу был член Парижской Коммуны, некий башмачник по имени Антуан Симон. Он получил указание истребить в мальчике любые признаки знатного происхождения и воспитания. В хорошем расположении духа башмачник с женой обучали подопечного вульгарному просторечью, поили вином, нахлобучивали ему на голову красный колпак и заставляли петь «Марсельезу». А в плохом избивали, просто ради забавы.
Себастьян отпил еще глоток, но эль показался ему безвкусным, даже горьким.
– Как бы ужасно все это ни было, дальше стало еще хуже. Симона с женой заменили новыми тюремщиками, которые морили ребенка голодом и отказывались выносить помойное ведро. Окно его камеры заколотили, лишив света и воздуха. Дофин все сильнее заболевал. За ним никто не ухаживал, его просто оставили лежать в собственных нечистотах. В конце он уже не мог ни ходить, ни говорить. – Серена покосилась на виконта: – Вы уверены, что хотите дослушать?
– Да.
Серена кивнула.
– Мы знаем эту историю, поскольку после событий девятого Термидора [29] было проведено расследование. Национальный Конвент отправил своего представителя Барраса осмотреть королевских детей в Тампле. Баррас обнаружил дофина на грязной кровати в темной камере, такой зловонной, что туда невозможно было войти. Кожа мальчика сделалась зеленовато-серой, его тряпье и волосы кишели паразитами, живот распух от голода, а полуголое тело покрывали синяки и рубцы от бесконечных побоев.
29
9 термидора II года по республиканскому календарю (27 июля 1794) во Франции произошел Термидорианский переворот, приведший к аресту и казни Максимилиана Робеспьера и его сторонников, плюс положивший начало сворачиванию режима революционного правительства и периоду Термидорианской реакции. Этим переворотом завершилась Революция и началось государственное становление Республики.
– А его разум?
– Он боялся всех и каждого, кто приближался к нему, и совсем не мог говорить.
– И что же было дальше?
– По настоянию Барраса, к дофину приставили нового надзирателя, человека по имени Лоран, дав приказ следить, чтобы мальчика купали и кормили, а его камеру убирали. Говорят, будто Лоран даже время от времени выносил подопечного на зубчатую стену башни, чтобы тот мог подышать свежим воздухом и посмотреть на парящих в небе птиц. Но слишком поздно. Луи-Шарль уже был неизлечимо болен. Вскоре он умер.
– А как все это время относились к Марии-Терезе?
Серену вопрос, похоже, озадачил.
– Она оставалась в комнате, которую делила с матерью и тетей, прежде чем тех казнили. Да, это была тюремная камера, довольно убогая, однако не шедшая ни в какое сравнение с той дырой, куда бросили гнить ее брата. Оклеенные обоями стены, кровать с балдахином, отделанный мрамором камин – хотя очаг часто оставался холодным. Какое-то время принцессе запрещали иметь свечи и трутницу.
– Ее не морили голодом, не били?
– Кормили не слишком сытно, но она не голодала – и не подвергалась побоям.
Себастьян молчал, уставившись в сумрак возле лестницы, где каменщик и его бывший партнер по танцу сливались в страстных объятиях.
Минуту спустя Серена спросила:
– По-вашему, история двадцатилетней давности как-то связана с убийством того французского врача?
– А по-вашему, нет?
Она облизнула пересохшие губы.
– Я слышала – не уверена, что это правда, заметьте, но…
– Да? – вопросительно глянул Себастьян.