Шрифт:
Затрепетало сердце, вскрикнуло: «О, Бог!»
И так познал я — Ты в скорби моей.
Джордж Герберт, «Бедствия (III)»
ЧАСТЬ 1
ГДЕ ЖЕ БОГ?
Мой отец подхватил полиомиелит незадолго до моего первого дня рождения. Он лежал неподвижно, парализованный ниже шеи, в шумной железной машине, которая вентилировала его легкие, помогая дышать. Мама приводила меня и моего трехлетнего брата в больницу и поднимала нас к окну изолятора,
Отец готовился отправиться миссионером в Африку, и, когда он заболел, несколько тысяч человек в молитвенной цепочке решили молиться о его исцелении. Они не могли поверить, что Бог «заберет» такого молодого и полного сил человека, которого впереди ожидало яркое будущее в служении. Более того, ближайшие друзья моего отца были настолько уверены, что он поправится, что сделали шаг веры и с его разрешения вытащили больного из железного «легкого», в котором тот лежал. Через две недели он умер. Я вырос без отца под мрачной тенью неотвеченной молитвы.
Позже, будучи молодым журналистом примерно того же возраста, что и мой отец в момент его смерти, я начал работать над серией статей рубрики «Драма в реальной жизни» для журнала «Ридерз Дайджест». Они рассказывали о людях, переживших трагедию, и я снова и снова слышал от опрашиваемых, что «христиане делали все только хуже», давая противоречивые и сбивающие с толку советы. «Бог наказывает Вас». «Нет! Это сатана!» «Ни то, ни другое. Бог допустил ваши страдания не в качестве наказания, а из любви, ибо вы были особо избраны, чтобы продемонстрировать веру». «Нет! Бог желает вашего исцеления!»
Я понятия не имел, что сказать этим людям, и, по правде говоря, сам нуждался в ответах. Сталкиваясь с каким-нибудь мучительным вопросом, я обычно начинаю писать о нем, поскольку сам этот процесс предоставляет мне возможность пообщаться с экспертами, посидеть в библиотеках и обратиться к Библии. В результате, в возрасте 27 лет я написал свою первую настоящую книгу: «Где Бог, когда я страдаю?»
Хотя я писал на самые разные темы, но этот вопрос, омрачавший мне детство и доминировавший в ранний период моей писательской карьеры, всегда оставался. Я по-прежнему получаю неослабевающий поток откликов от людей, раздавленных болью и страданиями. Недавно я извлек из архива все письма, пришедшие от тех, кто пытался найти ответ на этот вопрос — всего их более тысячи. Еще раз перечитав их, я напомнил себе о том, что для многих людей страдания сродни фоновому шуму в их жизни. Кто-то живет с болезнями, хронической физической болью или проклятием одиночества в клинической депрессии. Другие же испытывают постоянные душевные муки из-за беспокойства о близких: о муже, который сражается с зависимостью; о детях, ставших на путь саморазрушения; о ком-то из родителей с болезнью Альцгеймера. В некоторых уголках земли простые люди ежедневно сталкиваются с серьезными страданиями из-за нищеты и несправедливости.
Один из наиболее насущных вопросов в своем письме ко мне сформулировала шестнадцатилетняя девушка, изучавшая материалы уголовного судопроизводства:
Разбирая дела об убийствах, я все больше узнавала о жертвах, их семьях и немыслимых муках, которые они перенесли. Я не говорю о мучениках или миссионерах, добровольно отдавших жизнь за свою веру, а о невинных жертвах безумных преступлений. Я верю в небесного Отца, Который любит Своих детей и желает всем нам добра. Хотя я не думаю, что все эти ужасные страдания людям причинил Бог, мою веру испытывает на прочность вопрос: «Почему Он не вмешался, хотя мог помочь?» Отсюда вытекает мой следующий вопрос… Если Бог не защитил тех людей и невинных детей, которых подвергали мучениям (хотя некоторые из них даже взывали к Богу о спасении), то где мне взять веру в то, что Он защитит меня? Я хочу верить, но чувствую себя, как тот человек из Библии, который сказал Иисусу: «Верую… Помоги моему неверию».
Вопрос возвращается
У меня есть кое-какой собственный опыт страданий: переломы костей, незначительные операции, автокатастрофа, едва не стоившая мне жизни… Но куда больше я узнал, слушая истории других людей. Когда моя жена работала капелланом в хосписе, за ужином она часто пересказывала мне разговоры с семьями, которые должны были смириться со смертью. Наша еда становилась приправленной слезами. Кроме того, как журналист, я слышал душераздирающие истории от многих других: от родителей, скорбящих о самоубийстве своего сына-гомосексуалиста; от пастора, переносящего усиливающийся натиск мучительного и смертельного недуга; от китайских христиан, переживших зверства Культурной революции.
Поскольку я снова и снова возвращаюсь к вопросу страданий, меня иногда приглашают выступать на тему, поднятую в моей первой книге: «Где Бог, когда я страдаю?» Никогда не забуду тот день, когда я обошел импровизированные мемориалы, возникавшие, словно грибы после дождя, в кампусе Политехнического университета Виргинии, а после стоял перед тысячей студентов, и их такие юные лица были омрачены скорбью о гибели тридцати трех однокашников и преподавателей. Или до ужаса похожую сцену в следующем году, когда я планировал говорить на совершенно другую тему в индийском городе Мумбаи, но из-за террористической атаки на гостиницу «Тадж Махал» и другие здания был вынужден сменить место проведения и тематику мероприятия, вновь вернувшись к вечно актуальному вопросу.
В 2012 году я говорил на эту тему трижды, обращаясь к аудитории в самых удручающих обстоятельствах: первый раз — после катастрофического стихийного бедствия; второй — в городе, разрушенном войной; а в третий это было ближе всего к дому, и, быть может, потому оказалось наиболее тягостным событием.
В марте я выступал перед общинами в японском регионе Тохоку в первую годовщину цунами, которое ударило в берег со скоростью реактивного авиалайнера, ломая, как палочки для еды, железнодорожные полотна и разметая по разоренной местности корабли, автобусы, дома и даже самолеты. Получив в наследие от катастрофы 19 тысяч погибших и целые деревни, смытые в море, страна деловых материалистов, у которых обычно не хватает времени на богословские вопросы, теперь не могла думать ни о чем другом.
В октябре я говорил на эту же тему в Сараево — городе, который четыре года провел без отопления, газа и электричества, со скудными поставками продуктов и воды, выдержав самую долгую осаду в истории современных войн. Десять тысяч жителей погибли от пуль снайперов и ежедневных обстрелов артиллерии, когда снаряды и мины сыпались с неба, словно град. Один из переживших осаду признался мне: «Самое худшее — это то, что ты привыкаешь к злу. Знай мы заранее, сколько это все продлится, то, наверное, покончили бы с собой. Но со временем тебе становится все равно. Ты просто пытаешься выжить».
Когда 2012 год приближался к завершению, мне выпала задача, наверное, самая сложная из всех, но не с точки зрения количества страданий — разве их можно измерять количеством? — а по накалу полнейшего ужаса и глубочайшей скорби. В первые выходные после Рождества я обратился к общине Ньютауна, штат Коннектикут, — города, содрогнувшегося от бессмысленного убийства двадцати первоклассников и шести учителей и других сотрудников школы.
Царившее там настроение хорошо передал водитель санитарной машины. «Все мы в пожарной охране и в бригадах скорой помощи — волонтеры, — сказал он. — Мне порой приходилось сталкиваться с ужасными вещами, но у нас нет специальной подготовки к чему-то вроде этого… Ни у кого нет. Моя жена преподает в начальной школе ‘Сэнди-Хук’. Она знала каждого из этих двадцати детей по имени, как и убитых сотрудников. Она шла в трех шагах позади директора школы, Доны Хокспранг, когда Дона крикнула: ‘Назад! Там парень с оружием!’ Пересидев бойню в укрытии, моей жене пришлось пройти мимо тел своих коллег в коридоре. И мимо детей…».