Почетный академик Сталин и академик Марр
Шрифт:
В конце раздела Сталин отметил различными способами и справа, и слева колонок с текстом еще два места, где говорилось о недостаточной проработанности яфетической теорией древнейших этапов в развитии языка и мышления человечества [344] . В конце раздела Сталин поставил перьевой ручкой крест и далее только пробежал разделы: «Изучение семантики и семантические ряды», «Понятие классовости языка», «Учение о четырех элементах», «Практика яфетидологии», «Оценка Я.т. а) На Западе; б) В СССР». Только трижды его глаз зацепился здесь за текст, а рука потянулась за ручкой. Первый раз в том месте, где говорилось о «четырех элементах» [345] . Второй — тогда, когда автор упомянул научных противников яфетидологии: «В СССР. Аналогичные оценкам зап. — европ. буржуазных лингвистов оценки Я.т. выступают у ряда представителей правого крыла советской профессуры (Ушаков, Петерсон, Поливанов)». Сталин слева на полях грозно и требовательно написал: «Это что такое?» [346] Следует учесть, что не все перечисленные ученые к тому времени, когда Сталин читал эту статью, были живы, причем Поливанов, как уже говорилось, погиб в тюремном застенке. Но для нас этот сталинский жест дает возможность определить психологический настрой вождя, который внутренне уже поменял полюсами свои оценки учения Марра и его противников. Кроме того, сразу же за этим текстом Сталин отметил тремя вертикальными чертами ту самую цитату из давней статьи М.Н. Покровского в «Правде». Я предполагаю, что в этот самый момент за посмертной тенью Марра захлопнулась дверь символической тюремной камеры, только
344
РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 3. Ед. хр. 19. С. 815.
345
РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 3. Ед. хр. 19. С. 817.
346
РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 3. Ед. хр. 19. С. 823.
Сталин: «Язык — материя духа»
Усвоив, как ему казалось, основные идеи компаративистики и яфетической теории, Сталин решил прояснить для себя то, как советская наука трактует понятие «язык». Для этого он вновь обратился к тому же шестьдесят пятому тому БСЭ, к одноименной статье. Понятно, что и эта статья была написана с позиций яфетической теории. Ведь к 1949 году нового, второго издания БСЭ еще не было. Последний том со статьями на букву «я» появился уже после смерти властителя. Авторами статьи «Язык» в первом издании БСЭ были уже известные нам: И. Мещанинов, Р. Шор и некто, подписавшийся инициалами А.Б. Статья изобилует ссылками на классиков: Маркса, Энгельса, Лафарга, Ленина и, конечно, Сталина. Похоже, что именно они, то есть цитаты классиков о языке и мышлении, и были нужны вождю. Лишь попутно он отмечал то новое, что узнавал из нее о яфетидологии. И хотя Сталин в предвоенные годы «перепахал» вдоль и поперек по нескольку раз с цветными карандашами в руке различные издания Маркса, Энгельса, Ленина, Лафарга, Каутского и свои собственные, сейчас он не хотел затруднять себя специальными изысканиями. В то же время, если у него действительно созревала мысль о том, что он сам будет участвовать в дискуссии, но выступит не как профессионал-лингвист, а как гениальный теоретик марксизма, для этого действительно требовалось прояснить то, что говорили классики относительно языкознания, языка, мышления и сознания. Зрела решимость показать всем этим академикам и профессорам, как надо по-марксистки решать задачки, в которых когда-то копался Марр, а теперь людишки из его «школы».
Авторы статьи сразу же начали с главного «марксистского» положения Марра: «Специфика языка. По определению К. Маркса и Фр. Энгельса, язык представляет собою надстроечное явление» [347] . Марр достаточно вольно трактовал здесь классиков, так как прямого отнесения языка именно к надстройке у них нет. Противники Марра уже неоднократно обращали на это внимание, в частности, об этом же говорилось в записках Чарквиани и Чикобавы. Но для Марра отнесение языка и мышления к надстройке, то есть к наиболее изменчивой и зависящей от экономического базиса общества части социального организма, было принципиально важно. Оно позволяло привязывать революционные, «взрывообразные» семантические изменения в языке к изменениям в идеологической и политической сферах общественного устройства, то есть к социальным революциям. Для подкрепления этого положения авторы процитировали известный тезис Маркса и Энгельса (на него в свое время указал Марру Луначарский) из работы о Л. Фейербахе. Они, отмечалось в БСЭ, так разрешали проблему, определяя место языка «среди других исторических явлений (производственных, общественно-политических, правовых и семейных отношений) человеческого общества: („Лишь теперь, когда мы уже рассмотрели четыре момента, четыре стороны первоначальных исторических отношений , мы находим, что человек имеет также „сознание“. Но и оно не имеется заранее или как „чистое“ сознание. На „духе“ заранее тяготеет проклятие „отягощения“ его материей, к-рая выступает здесь в виде звуков, коротко говоря, в виде языка. Язык также древен, как сознание, язык — это практическое существующее для других людей, а значит, существующее так же для меня самого реальное сознание и язык, подобно сознанию, возникает из потребности сношения с другими людьми“. Продолжением этих мыслей Маркса является следующее его утверждение: („Даже основной элемент мышления, элемент в котором обнаруживается жизнь мысли — язык — чувственная природа“)» [348] .
347
РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 3. Ед. хр. 19. С. 378.
348
РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 3. Ед. хр. 19. С. 378.
Все горизонтальные и вертикальные подчеркивания (последние передаются курсивом) и отчеркивания, вставленные в тексте «жирные» скобки, принадлежат Сталину. Кроме того, Сталин нарисовал стрелку от слов «четыре стороны первоначальных отношений» и направил ее к словам «производственных, общественно-политических, правовых и семейных». А напротив слов: «На „духе“ заранее тяготеет проклятие „отягощения“ его материей» — написал: «Язык материя духа» [349] . Ни раньше ни позже Сталин эту мысль в такой формулировке нигде не воспроизводил. Ничего подобного нет и в его языковедческих писаниях. Но вывод примечателен. Здесь исток его лингвистической «концепции». Ведь Маркс и Энгельс, последовательно придерживаясь материализма, писали о «духе» в кавычках, то есть в метафорическом, а не в библейском смысле. Они как раз подчеркивали материальное «отягощение» идеальных представлений о человеческом «духе» (мышлении) и указывали на чувственную природу языка. Сталин же интуитивно воспроизвел дуалистическую и, по существу, библейскую трактовку сущности человеческой природы: Господь вложил душу человеческую в прах и тем, одушевив материю, сотворил чудо — человека с его сознанием и языком. И с тех пор «дух» человека, по Сталину 1949 года, материализуется в языке. О каких классовых языках и языке как части надстройки могла идти речь, когда и Маркс с Энгельсом, и библейская традиция едины в том, что «язык так же древен, как сознание» и возникает он одновременно с сознанием, задолго до социального расслоения общества. Недаром же Марр пытался критиковать Энгельса за то, что тот не заметил классов и других социальных групп (а значит, и их языков) в первобытном, «доклассовом» обществе. Кроме того, классики практически поставили знак равенства между мышлением и языком, заявив, «что основной элемент мышления» — это язык, и именно эту мысль Сталин особо для себя выделил: скобками; («Даже основной элемент мышления, элемент в котором обнаруживается жизнь мысли — язык…»). В сталинском послевоенном «марксизме», а точнее, в специфической смеси из марксистских, библейских, националистических (вплоть до нацистских) и других идей и стереотипов не было места для сомнений в правильности давно усвоенных постулатов. Сталин наконец-то уловил для себя суть того, в чем проявился «немарксизм» Марра, — он как тайный закоренелый «идеалист» оторвал язык от мышления, а значит, и от сознания. А о том, что в его красиво выглядевшей интерпретации на полях («Язык — материя духа») душа единственно материализуется в языке, а все остальное телесно-психическое в человеке не имеет к ней никакого отношения, марксист, материалист и бывший христианин Сталин даже не задумался. Впрочем, свою откровенно идеалистическую мысль, возникшую под впечатлением чтения марксистского текста, Сталин, как я уже говорил, никогда больше и нигде не воспроизводил. Это была мимолетная, крайне редкая яркая вспышка интеллекта у человека, вынужденного много десятилетий подряд доказывать превосходство своего интеллекта в любой аудитории и по любому вопросу. Скорее всего, об этой фразе Сталин тут же забыл.
349
РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 3. Ед. хр. 19. С. 378.
Затем он задержался в том месте, где авторы привели табличку Ленина из его замечаний на книгу Лассаля о Гераклите. Ленин, размышляя об истории познания, пытался свести ее к различным областям знания, включая в конгломерат из историй отдельных наук, истории философии, истории умственного развития ребенка, в том числе и истории языка, чувств, психики, биологии. В табличке, которую Сталин отчеркнул волнистой линией, Ленин употребил латинское слово «ergo». На это Сталин отозвался, — крупно и нарочито уверенно написав рядом на полях на латинском же: «Cogito, ergo sum» [350] («Мыслю, следовательно, существую»). Никакого отношения к ленинскому тексту эта его показная осведомленность не имела. Многие книги из сталинской библиотеки испещрены подобными прописными сентенциями.
350
РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 3. Ед. хр. 19. С. 379.
В процессе дальнейшего знакомства с теорией языка по первому изданию БСЭ Сталин вновь задержался на формулировке о диалектическом различии и связи языка и мышления, отметив ее вертикальными и горизонтальными чертами: «Т. о. необходимо исходить и из неразрывной связи Я. с мышлением как „практического, реального сознания“ и из качественного отличия Я. от мышления». [351] Это положение, ставшее прописной истиной в советской официальной философии (идеологии) так же эхом отзовется в его будущей работе. Он очень внимательно прочитал раздел, посвященный концепции Марра о языкотворческом процессе, включая «кинетический» этап и критику концепции моногенеза человеческого рода и языка. Отметил известную уже нам цитату из книги Лафарга «Язык и революция» с тем, чтобы опровергнуть ее в своей будущей работе [352] . Попытался вникнуть в специфическое толкование Марром проблемы «возникновения и развития грамматических категорий» [353] , в его трактовку происхождения местоимений, существительных и глаголов и вновь — в связь звуковой и кинетической речи с социальной средой [354] . В разделе «Классификация языка» отметил критические высказывания в адрес «биогенетического сравнительного метода» индоевропеистики с его идеей восстановления семейного праязыка [355] . И все же главным для него было выявление «методологических» марксистских основ яфетидологии, то есть именно того, что он собирался опровергать в марризме и обосновывать в собственном «языковедческом марксизме». Поэтому в разделе «Историческое развитие языка» он выделил себе на память две цитаты из классиков: «Маркс и Энгельс намечают их („формы языка“. — Б.И.) следующим образом: „В любом современном развитии Я. первобытная стихийно возникающая речь возвысилась до стадии национального Я., отчасти благодаря истории развития Я. из готового материала, как это мы наблюдаем в случае романских и германских Я., отчасти благодаря скрещению и смешению народов, как в случае англ. Я., отчасти благодаря концентрации диалектов у какого-нибудь народа, происходящей на основе экономической и политической концентрации“ (Архив М. и Э., IV, с. 290)» [356] . Здесь Сталин четко выделил три важные мысли, связанные с путями происхождения языков и их связи с происхождением европейских наций: из стихийно развившейся племенной речи до национальной (романские и германские народы); через скрещивание и смешение народов, а значит, и их языков (английский язык); путем концентрации одного из диалектов под влиянием политической и экономической централизации. Для нас очевидно: Сталин вычитал у классиков то, что он вскоре будет всячески опровергать, делая вид, что не знаком с их мнением. А они допускали различные пути складывания национальных языков, в том числе и путем скрещивания племен и их языков , на чем особенно настаивал Марр, не отвергая и других путей, намеченных основоположниками. Другое дело, что в отношении романских языков классики ошибались, поскольку и они произошли путем смешения диалектов народной латыни с германскими и другими языками пришлых народов, но наука их времени эти вопросы еще только изучала.
351
РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 3. Ед. хр. 19. С. 379.
352
РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 3. Ед. хр. 19. С. 381–382.
353
РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 3. Ед. хр. 19. С. 383.
354
РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 3. Ед. хр. 19. С.384.
355
РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 3. Ед. хр. 19. С. 386–387.
356
РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 3. Ед. хр. 19. С.388.
Затем Сталин подчеркнул часть цитаты Энгельса из его письма 1890 года к Блоху: «Экономическое положение — это основа, но на ход исторической борьбы оказывают влияние, во многих случаях определяют преимущественно форму ее, различные моменты надстройки» [357] . И наконец, еще один хорошо известный тезис Энгельса в интерпретации учеников из «школы Марра»: «В противном случае применять теорию к любому историческому периоду было бы легче, чем решать самое простое уравнение первой степени». И как пример абсолютной нелепости Энгельс приводит желание объяснить экономически (как ясно из контекста, из экономики современной Энгельсу Германии) «то передвижение согласных, которое делит Германию в отношении диалектов на две половины». [358] Большая часть из этих цитат будет так или иначе приведена и в работе Сталина, но для доказательства прямо противоположных истин. Сталин внимательнейшим образом прочитал все цитаты из произведений Лафарга и своих собственных и даже подчеркнул слова из одной своей речи на XVI съезде партии, приведенной в разделе «Языковая политика» [359] . В процессе дискуссии ему придется не только полемизировать с Лафаргом, но и с теми, кто привык за долгие годы видеть рядом с цитатами Марра цитаты самого вождя. В самом конце статьи из БСЭ Сталин взял на вооружение набивший оскомину к 50-м годам стереотип сталинской пропаганды середины 30-х годов:
357
РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 3. Ед. хр. 19. С.388.
358
РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 3. Ед. хр. 19. С.388.
359
РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 3. Ед. хр. 19. С. 389–390.
«Очередные задачи марксистской лингвистики. Поэтому на текущем этапе социалистического строительства перед советскими лингвистами-марксистами, наряду с проверкой и углубленной разработкой системы марксистского языкознания, наряду с развертыванием борьбы на два фронта — против идеализма и против механицизма — в качестве еще более важной задачи стоит преодоление одной из худших традиций науки о Я. — отрыва теории от практики» [360] . Мы уже встречали эту «формулу» в записке Чарквиани, вскоре ее будут воспроизводить многочисленные критики марризма на страницах газет и других изданий.
360
РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 3. Ед. хр. 19. С. 390.
Судя по тексту языковедческих работ Сталина, он не ограничился просмотром только шестьдесят пятого тома БСЭ. Скорее всего, он так же полистал статьи, посвященные грамматике, фонетики, семантике и некоторым другим вопросам языкознания. Но в современном архиве Сталина нет других томов БСЭ. Несколько томов БСЭ сохранилось среди остатков его библиотеки, и они ждут своего исследователя [361] .
Лингвистический «заговор» Сталина
361
В бывшей библиотеке ИМЭЛ.
Ознакомившись с материалами, переданными от имени Чарквиани и с дополнительной литературой, Сталин вызвал его в Москву вместе с Чикобавой и членами правительства Грузии. О том, что произошло в сталинской резиденции в Кунцеве, поведал сам Чикобава: «В начале апреля 1950 г. меня предупредили из директивного органа нашей республики, что на днях мне предстоит поездка в Москву: „Вопросы языкознания будут там обсуждаться с секретарями ЦК, и Вам следует подготовиться“.
И вот 10 апреля вечером мы (Первый секретарь К. Чарквиани, Председатель Совета Министров Республики, два министра и я) оказались в Москве на даче И. Сталина.