Почтальон всегда звонит дважды
Шрифт:
Потом я лежал на земле, а со всех сторон были слышны чьи-то крики и разговоры. Левую руку пронизывала такая дикая боль, что я выл и ругался при каждом ее приступе, и со спиной дело было не лучше. В голове у меня как будто работали мехи, которые то надувались, то опадали. Земля подо мной вдруг куда-то провалилась, и меня вырвало всем тем свинством, которое я выпил. Я был там и не был, но в голове у меня осталось еще достаточно мозгов, чтобы бить по земле вокруг себя. Вся одежда у меня была в песке, и этому нужно было найти объяснение.
Потом мои уши резанула сирена, и я оказался в санитарной машине. В ногах у меня сидел полицейский,
Тряска снова привела меня в чувство, и, оглядевшись, я увидел грека. Он лежал на соседних носилках.
– Эй, Ник!
Никто ничего не сказал. Я продолжал озираться, но Кору нигде не увидел.
Потом мы остановились, и грека вынесли наружу. Я ожидал, что меня тоже вынесут, но нет. Я знал точно – теперь он мертв, и никакая сказочка о кошке теперь не пройдет. Если бы нас вынесли обоих, мы были бы в больнице. Но раз вынесли только его, значит, остановка была у морга.
Мы поехали дальше, и, когда снова остановились, меня вынесли наружу, потом внесли внутрь, положили носилки на каталку и привезли в белую комнату. Там начали заниматься моей рукой, принесли машинку, из которой я должен был надышаться веселящим газом, но что-то напутали. Потом появился еще один врач, который кричал, что он тюремный врач и что больничные доктора все испортили. Я знал, о чем он. Речь шла о пробах на алкоголь. Дай они мне наркоз, они бы испортили пробу, самую важную. Тюремный врач наконец победил и дал мне подуть в стеклянную трубочку с какой-то жидкостью, похожей на воду, но тут же пожелтевшей, когда я в нее дунул. Он взял у меня пробу крови и сделал еще кое-какие анализы, которые поместили в бутылочки. Только после этого мне дали наркоз.
Когда я начал приходить в себя, оказалось, что я лежу в постели, вся голова у меня обмотана бинтами, рука тоже, да еще и на перевязи, а спина так плотно облеплена пластырем, что я едва мог шевельнуться. Возле меня сидел полицейский и читал газету. Голова у меня раскалывалась от боли, спина горела, а в руке кололо тысячами игл. Потом пришла сестра, дала мне порошок и я уснул.
Я проснулся, когда был уже день, и мне дали что-то поесть. Пришли еще двое полицейских, положили меня на носилки, спустили вниз и сунули в санитарную машину.
– Куда мы едем?
– На опознание.
– На опознание? Это делают, когда кто-то умер, да?
– Верно.
– Да, я боялся, что они не выкарабкаются.
– Только один.
– Кто?
– Мужчина.
– Вот что... А как она, тяжело ранена?
– Не очень.
– Мои дела обстоят неважно, да?
– Держи язык за зубами, парень. Все, что скажешь, может тебя здорово подвести, когда предстанешь перед судом.
– Это точно, спасибо.
Мы остановились перед похоронным бюро в Голливуде и меня внесли внутрь. Там была Кора, и выглядела очень неплохо. На ней была блузка, которую явно одолжила ей какая-то надзирательница, она топорщилась на животе, как набитая сеном. Костюм и туфли все еще были грязные, а один глаз совсем заплыл – с той стороны, где я ее ударил. С ней была тюремная надзирательница. Коронер стоял сзади, у стола, с каким-то бумагомарателем. С одной стороны сидело с полдюжины насупленных типов под присмотром полицейских. Это были присяжные. Там была еще уйма других людей, и полицейские расставляли их по местам.
Как только мы с носилками разместились как надо, коронер постучал карандашом, и тут все началось. Первым пунктом программы было опознание личности. Когда простыню подняли, она разрыдалась, да и мне не слишком понравилось то, что я увидел. Когда она посмотрела, и я посмотрел, и присяжные посмотрели, простыню опустили.
– Вы знаете этого человека?
– Он был моим мужем.
– Его имя?
– Ник Пападакис.
Тут пришли свидетели. Сержант рассказал о том, как ему позвонили, и как он прежде всего вызвал «скорую», и как потом поехал туда с двумя полицейскими, и как отправил Кору в больницу, остановив попутную машину, а меня и грека – на «скорой», и как грек умер по дороге, и как его выгрузили у морга. Затем говорил какой-то почтальон, его звали Райт, что проезжал поворот, когда сначала услышал женский крик, а потом – грохот и увидел, как какой-то автомобиль с включенными фарами катится прямо в обрыв. Он увидел на дороге Кору, она звала на помощь, спустился с ней к машине и попытался вытащить меня и грека. Ему это не удалось, потому что на нас лежал автомобиль, и тогда он послал брата, который ехал с ним, за помощью. Вскоре там было много людей и полицейских, и, когда те взяли все в свои руки, автомобиль отодвинули и нас погрузили в «скорую». Его брат рассказал то же, с той только разницей, что вернулся с полицейскими.
Тюремный врач показал, что я был пьян и что анализ содержимого желудка грека показал – тот тоже набрался, но Кора пьяна не была. Потом он объяснил, из-за какого повреждения умер грек. Затем ко мне повернулся коронер и спросил, хочу ли я дать показание.
– Да, а почему бы и нет?
– Предупреждаю, что все, что вы скажете, может быть использовано против вас и что вы не обязаны давать показания, если не желаете.
– Мне нечего скрывать.
– Ну хорошо. Что вы об этом знаете?
– Я знаю только, что вначале ехал совершенно нормально. Потом я почувствовал, что машина подо мной проваливается, меня что-то ударило, и это все, что я помню, пока не очнулся в больнице.
– Вы говорите, ехал?
– Да, сэр.
– Хотите сказать, что машину вели вы?
– Да, сэр, я.
От этих слов я хотел потом отказаться, когда начнется что-то посерьезнее этого слушания. Я рассчитывал, что если вначале я выдам такую глупость, а потом одумаюсь и буду утверждать совсем другое, то вторая история будет звучать как чистейшая правда, а если мы с Корой начнем петь в унисон с самого начала, в этом сразу заподозрят сговор.
Но теперь я решил вести себя иначе. Я хотел выглядеть ничтожеством с самого начала. Раз я не был за рулем, кем бы я ни был, обвинить меня не могли. Чего я боялся, так это обвинения в обдуманном убийстве, которое мы совершили на самом деле. Достаточно какой-нибудь мелочи, и с нами было бы кончено. Но если меня с самого начала все будут считать ничтожеством, то тогда не должно случиться ничего страшного, меня никто не заподозрит. Чем большим ничтожеством и пьяницей буду я в их глазах, тем меньше это будет похоже на убийство.
Полицейские взглянули друг на друга, а коронер оглядел меня как сумасшедшего. Они же слышали, что меня вытащили из-под заднего сиденья.
– Вы уверены, что вы вели машину?
– Разумеется.
– Вы были пьяны?
– Не был.
– Вы слышали результаты тестов, которые вам сделали?
– О тестах я ничего не знаю. Знаю только, что я не был пьян.
Он повернулся к Коре. Она обещала рассказать все, что сможет.
– Кто вел машину?
–Я.
– Где сидел этот человек?