Почтальон
Шрифт:
Так что утром в субботу они вышли из дома вместе. Лиза держала Травина за руку, в другой руке он нёс два портфеля — свой и воспитанницы, погода стояла пасмурная, тучи собирались тесными компаниями и решали, не намочить ли им этих людишек, снующих внизу. Окончательное расставание с Варей никак на его настроении не сказалось, наоборот, как только определённость появилась, мысли о ней словно отрезало. Не было желания узнать, что там у них с Мухиным, но и неприятных эмоций от того, что она теперь с другим, он не испытывал.
Пока они шли к почтамту, Сергею показалось,
На первом этаже Циммерман спорил с Зуровым из Островского райпочтамта. Ивану Мелентьевичу было за шестьдесят, в Пскове у него жила дочь.
— Вот, — Семён протянул Травину толстую папку, — наконец-то отчёт привезли.
— Задержался, потому что данных по выигрышному займу не было, кожевенные мастерские заказали, но только вчера оплатили, и щетиночная артель, а ещё монастырь купил, — объяснил Зуров. — Я Семёну Карловичу пытаюсь это втолковать.
— Хорошо, но в следующий раз, Иван Мелентьевич, заранее сообщите, а то я больше предупреждать не буду, — усмехнулся Сергей. — Заодно посмотрю, как у вас учёт наладился.
Зуров заверил, что с учётом теперь в Острове всё замечательно, и попытался сбежать, но Циммерман был начеку, подхватил старика под руку и повёл в отдельную комнату.
— Человек работает на почте, — говорил он Сергею, вертя в руках папиросу, — сегодня потратил два часа, чтобы добраться утренним поездом, который в багажном вагоне привёз письма из Острова, и теперь уедет только в три вместо того, чтобы прислать заказной бандеролью. Билеты счетоводам снесёт, компенсацию получит, жучила.
— Скорее завтра вечерним поедет, а сегодня с семьёй побудет, — Травин выпроводил Лизу на прогулку, и занимался текучкой. — Ты скажи, что за история с этим займом?
— Их, собственно, для населения два, — Семён с сожалением поглядел на папиросу, засунул её в карман, — те, что у нас продаются. Остальные в банке, мы ими не занимаемся. Так вот, у нас один крестьянский, на три года, и второй индустриальный, на десять лет. Интересная ситуация, обычные люди берут индустриальный, артельщики и прочие нэпманы крестьянский, там процент такой же, а погашение раньше.
— Ты бы какой взял?
— Никакой, — Циммерман вздохнул, — до чего курить хочется, а Муся не разрешает. Ты, Сергей, когда женишься?
— Глядя на тебя — никогда.
— Это несправедливо, почему одни страдают, а другие… Эх… Так вот, индустриальный нам с тобой всё равно брать на червонец в месяц по разнарядке, и по три гривенника раз в полгода получать десять лет. Его по подписке распространяют, особо желающих-то нету свои кровные просто так выкладывать. А крестьянский для колхозников, они продукцию сдают, а им половину облигациями. Хочешь — не хочешь, а возьмёшь. Казалось бы, крестьянский только для выкупа сельхозизлишков должен пойти, но отчего-то берут его больше, чем обычно, и совсем не крестьяне.
—
— А то они не знают, этот вот отчёт с другими вместе к ним во вторник пойдёт. Скажи, почему мы столько отчётов пишем? У меня два часа в день уходит только на то, чтобы в окрсвязь данные собрать, они эти бумажки накапливают, отдают в окрстатуправление, те ещё куда-нибудь, в область или там в исполком, и с каждым годом их всё больше и больше. А займы? Это же денежные знаки, ими банк должен заниматься, а не почта, на каждой облигации номер свой, их учитывать надо по номерам, а не просто пачками по сто. Но ты пойди в окрбанк, что они там делают? Им с населением работать некогда, они отчёты пишут.
— Ты на это с другой стороны посмотри, — посоветовал Сергей. — Нас тут два с половиной десятка человек работает, не считая почтальонов, а при царизме сколько было?
— С телеграфистами? Двадцать семь.
— Вот. На два человека численность советская власть сократила, значит, всё правильно делается.
И ушёл. Семён остался стоять с открытым ртом, в голове его роились десятки возражений, но все они разбивались о железную логику начальства.
— Эй, — наконец сообразил он, — губерния-то в два раза уменьшилась.
— Выследил я их, — Пашка ввалился в избу, запыхавшись. — Дядь Мить, слышишь? Ой.
Митрича в избе не было. Вместо него на стуле сидел Фома, Пашка обернулся, второй, Трофим, встал около двери.
— Кого ты там выследил? — Фома поскрёб шрам на щеке.
— Так эта, хвост за нами ходит, — не растерялся парень, — молодой и старый, вчерась не видать было, а сегодня опять. Ждут, когда дядя Митя появится.
— Вот и мы ждём, — Фома достал нож, положил левую руку на стол, растопырив пальцы, и начал тыкать между ними лезвием всё быстрее и быстрее. — Вроде как только на следующей неделе вечерняя смена у твоего дяди, с котелком по лесу бегать, где он сейчас шляется?
— Так я думал — здесь, потому сразу и сказал, а как понял, что нет, и сам не знаю.
— Хвост, значит, — Фома воткнул нож в столешницу. — Нам ждать его некогда, а ты передай, что завтра, как стемнеет, мы здесь будем, и чтоб никуда не уходил. И хвоста этого чтобы не было.
— Может, прикопать их? — предложил Трофим.
— Фима, ты дурак, — спокойно сказал Фома, — за нами все каплюжники бегать начнут. Оно тебе надо?
— Шкет, ты чего такой тощий? — переключился Фима на подростка.
— Конституция такая, — ответил Павел.
— Коституция, — бандит засмеялся, — откормить его надо, а то шибко умный.
— Откорми, но в форточку в следующий раз полезешь сам, — Фома встал. — Дяде скажи, что заходили, и передать не забудь о завтрашнем.
Митрич появился после полуночи и сильно навеселе, ввалился в избу, споткнувшись о табурет, Пашка уже спал, но от грохота упавшего табурета проснулся.
— Ты чего, дядь Мить?
— Я в порядке, — Митрич добрался до ведра с водой, зачерпнул ковшиком и начал жадно глотать, больше проливая на себя. — Ох как хорошо. Племяш, я спать, и не буди меня.